Андрей Дышев - Морской узел

Мне не позволили пройти. Сержант, вытирая красные, слезящиеся глаза платком, буднично спросил:

– Товар где?

– Что? – переспросил я, глядя на нездоровое, одутловатое лицо сержанта, на набрякшие под глазами мешки, редкие секущиеся волосы и слушая тяжелое, с хрипотой, дыхание. Его болезнь была запущена, очень запущена.

– Тебя зачем туда впустили?!

Наверное, на моем лице отразились все чувства и все те слова, которые я собрался произнести, потому как сержант вдруг сорвал с плеча ремень автомата и ткнул мне ствол в щеку.

– А что ты там делал, скотина?! Надо еще разобраться, чем ты там занимался! Руки за голову, живо!

Его напарник обыскал меня и вытащил из кармана бумажник с деньгами.

– А говоришь, ничего нет, – уже дружелюбно произнес сержант и толкнул меня в спину, выпуская на свободу.

Город надвигался на меня – мокрый, холодный, с колкими кипарисовыми ветками, с нечистыми запахами, исходящими от людей и мусорных баков, и напоминал большую поломоечную швабру, не выполощенную и плохо выжатую. Пожар взбудоражил людей; к свежему ожогу легко приставала инфекция. Я видел подростков с баллончиками в руках, которые расписывали разноцветными струями стены домов: «Черные, вон отсюда!», «Побережье – для титульной нации!». В сквере надрывался глашатай. У него был сильный акцент, и можно было подумать, что людей развлекает пародист. Но люди не смеялись, угрюмо кивали и стекались к оратору, словно ручьи в канализационный сток. «Это еще цветочки! Нам стало известно, что фундаменталисты готовят новый теракт, чтобы ударить нас по самому больному месту. Они хотят одеть наших девчат в паранджу, а наших хлопцев поставить на колени, запретить нашу музыку, наши жвачки, пепси-колу, кинофильмы, целоваться и любить так, как мы желаем! Нас хотят отбросить к пещерному образу жизни! Но мы должны ответить на это сплочением рядов! Свобода без границ! Свобода без границ!»

И толпа хором скандировала, повторяя последние слова. Группа подростков, уже напившихся бесплатного пива, принялась дружно улюлюкать. Прыщавая девица толкнула меня в плечо и сунула в лицо небольшой пластиковый пакет с резиновым жгутом и шприцем.

– Купи! – сказала она, моргая подпаленными ресницами. – Сегодня распродажа. Символическая цена!

– Что это? – спросил я.

– Как что? – улыбнулась девица и пукнула пузырем из жвачки. – Донорский набор, естественно. Все необходимое к нему тоже имеется…

Здесь же две бойкие тетки в зеленых халатах с желтой аббревиатурой «СБГ» бесплатно раздавали водку. Потребности у людей были большие, и тетки торопились, ловко свинчивали пробки, щедро наполняли пластиковые стаканчики, иногда даже переливая через край, и отправляли в густой букет из протянутых рук.

– Гончарова Ирина, – говорил я на ходу в трубку, говорил отчетливо, медленно – настолько медленно, чтобы работник городского морга не переспрашивал и не ошибся в фамилии.

Нет, Ирина в списках погибших на пожаре не числилась – там погибло восемь человек, да и то пенсионеры. Правда, привезли одно неопознанное тело, обгоревшее настолько, что не только возраст невозможно было определить, но даже пол. Я звонил в больницы. Женщины, сидящие на телефонах, кричали на меня, грубили, будто я провинился перед ними.

– Как вы достали нас своими звонками! – пронзительно, как если бы гвоздем по стеклу, выпалила работница регистратуры. – Всего-то поступила дюжина с ожогами и отравлениями, а названивает весь город! Нет у нас никакой Гончаровой!

Милиции было очень много в городе. Меня хватали за руки и уводили в подворотни на каждом перекрестке.

– Что-то от тебя дымком попахивает! – предъявляли мне одно и то же обвинение. – Ну-ка, вынимай все из карманов!

У меня в кармане были только ключи от квартиры и мобильный телефон – старая модель в унылом сером корпусе. Милиционеры крутили его в руках, рассматривали со всех сторон, морщились. Даже самый молоденький милиционер, новенькая форма которого еще не успела как следует отвисеться и пахла одежным складом, отказался от моей мобилы. Но так везло далеко не всем, и из подворотен доносился крысиный шелест купюр. Люди расплачивались за то, что от них попахивало дымком. У кого было мало денег, отдавали мобильные телефоны, а также цепочки, кольца, сережки. И никто не роптал. Все понимали, что идет тотальная борьба с террористами, устроившими пожар на «Горке».

Если верить крикливым работницам регистратур, в больницах Ирины не было. Утешение слабое, но другого у меня не было, и я благодарил бога за то, что он давал мне надежду. Я лелеял ее, бережно, как спящего ребенка, прижимал к себе, оберегал ее покой от гнусных мыслей, которые атаковали меня. Чувство одиночества и отчаяния тем не менее росло в моей душе, как избыточное давление в паровом котле. Мне как воздух нужны были теплые слова поддержки и тарелка горячей похлебки. Но кафе Ашота, куда я пришел, было закрыто, выбитое стекло в двери заколочено фанерой, и окна темнели пронзительной пустотой.