Андрей Дышев - Моя любимая дура

Альбинос схватил меня за горло и придавил затылком к земле. Дацык попытался связать мне ноги, но, прежде чем ему это удалось, я дважды заехал ему пяткой по носу.

– Ты труп! Ты труп! – орал Дацык, плюясь во все стороны кровью.

Я укусил Альбиноса за палец. Он взвыл и на мгновение отпустил мою шею, но тотчас Дацык схватил меня за волосы и надавил пальцами на глазные яблоки. Я держался изо всех сил, чтобы не потерять сознание, рычал и скалил зубы, как пойманный на охоте волк. Наконец я обессилел и позволил связать мне руки за спиной. Поднявшись на ноги, Дацык еще раз ударил меня ногой по лицу. Альбинос клацал зубами и бормотал, что у него, наверное, свернута челюсть. Девушки затихли на своем бойцовском пятачке, а потом разбрелись кто куда: Лера, беззвучно плача, пошла к приюту, а Тучкина спустилась к умывальнику, чтобы смыть кровь с лица.

Не досталось только Мурашу, который, должно быть, крепко спал в своем сарае.

– Вставай, скотина! Пора на каторжные работы!

Наверное, я ошибаюсь, если считаю, что когда-то жил другой жизнью, что у меня был офис, подчиненные, машина, квартира, я ходил в гастрономы и бани. Ничего никогда не было, кроме этого сарая и окрика: «Вставай, скотина!»

Сколько солнца! Сколько света! Ночная драка представляется не более чем дурным сном. Вот только пластырь на переносице Дацыка не дает окончательно утратить чувство реальности. Это я поставил свою отметину. Тело ноет и болит, но я уже привык к этому. Не болит только мертвое тело. А боль – это песня жизни.

Дацык подвел меня к столу и кивнул на лавку. Напротив меня, приподняв голову, сидел Мураш – безучастный, обмякший, как мешок с соломой. Глаз моего юного друга из фиолетового стал асфальтово-синим. Альбинос, склонившись над его лицом, тихо насвистывал себе под нос, осторожно ощупывал опухоль, надавливал на то место, где когда-то была бровь, и из тонкой щели, поглотившей глаз, выползла ядовито-желтая капелька гноя.

– Хреново, Антошка, – произнес Альбинос, выпрямившись и скрестив на груди руки. – У тебя может начаться сепсис мозга. Тебе надо срочно в больницу.

– Я должен найти место гибели моего отца, – упрямо повторил Мураш.

– Про отца мы слышали, и в эту сказку уже никто не верит. Ты о своей жизни подумай.

– Жизнь – это самое дорогое, что у нас есть, – поучая, добавила Лера.

Она сидела напротив Тучкиной и – я не мог поверить своим глазам! – старательно наносила ей на лоб и щеки тональный крем, закрашивая ссадины и синяки.

– Замри! – сказала она и, высунув кончик языка от усердия, стала аккуратно размазывать крем под глазом у Тучкиной. Соперница послушно замерла, даже дышать перестала. Лера отступила на шаг, склонила голову, любуясь своей работой.

– Почти ничего не видно… А знаешь, что я подумала? Тебе пойдет хвостик. Никогда не носила? Погоди, сейчас я из тебя красавицу сделаю…

Что происходит? Все заняты зализыванием ран и ссадин. Началось дружное примирение и братание? Я жевал безвкусный старый хлеб и поддевал вилкой макароны с тушенкой. Альбинос налил мне водки. Ничего с его челюстью не случилось. Выглядит неплохо, только подпух малость, да в уголке губ запеклась кровь. Бесконечно ненавидеть невозможно. Ненависть – это титаническая работа, потому что она всегда противоестественна, она не свойственна природе человека. Наше нормальное состояние – это любовь. Ненависть же вытягивает из нас все соки, и рано или поздно приходится приглушать воинственный пыл и становиться человеком, чтобы не мумифицироваться раньше времени.

– Я думаю, что сегодня мы найдем машину, – сказал Альбинос. Он раскрыл аптечку, достал пипетку и ампулу с прозрачной жидкостью. Надломил у нее кончик, набрал в пипетку лекарства и стал закапывать Мурашу в его безобразный гниющий глаз. – И ты наконец образумишься, и мы все дружненько отведем тебя в больницу. Да, Антошка?

Лера расчесывала волосы Тучкиной большим деревянным гребешком, приглаживала их ладонью, любовалась, как они радужно переливаются в солнечных лучах. Затем туго стянула хвостик и скрепила его резинкой. Отошла, полюбовалась.

– Вот так тебе в сто раз больше идет! Альбинос, правда так ей лучше?

– Спасибо тебе, – от души произнесла Тучкина. – Ты извини меня…

– Это ты меня извини. Я же не знала… Теперь будем дружить, правда?

Девушки обнялись и поцеловались. Дацык недоверчиво косился на них и кривил губы. Альбинос присыпал ватный тампон сухим стрептоцидом, приложил его к глазу Мураша и закрепил крест-накрест лейкопластырем.