Андрей Дышев - Шахидка с голубыми глазами

Я вернулся в «Уно», дал задний ход, выкручивая руль до упора. Остановился, потуже затянул ручник. Теперь моя машина перегораживала микроавтобусу выезд задним ходом. Вперед он тоже не сможет проехать, так как капот упирается в стену дома. Сколько уничижительных испанских слов и выражений полетит в мой адрес! Какие сочные, пробирающие до дрожи эпитеты! Зато я взял его на короткий поводок – хоть и может лаять, но никуда не денется.

Вода, льющаяся с крыши, образовала водяную штору, и мне приходилось продвигаться к металлической двери, прижимаясь спиной к стене. Отвратительная погода! Она словно подталкивает меня к выводу о том, что мое расследование увязло в непроглядной серой мгле. Что я выяснил? Какие тайны постиг? Гоняюсь за какой-то девчонкой в надежде на то, что она даст мне исчерпывающую информацию по преступникам. А если не даст? Если она ни черта не знает?

Мне даже страшно было думать о том, что я, как слепой, потерявший поводыря, уже долгое время шел совсем не туда, куда надо было. Я дошел до двери клуба и последовательно нажал пять цифр, как это делал профессор. Сработал замок. Я перешагнул порог, тихо прикрыл дверь за собой. Каменная лестница под сводчатым потолком вела вниз. На стенах горели светильники, похожие на древние факелы.

Я спустился в коридор. Меня настораживало отсутствие людей. Как я понимаю, в литературном клубе всегда должны находиться очарованные поэзией фанаты, которые знакомятся с книжными новинками, беседуют, спорят друг с другом, пьют кофе, курят ароматные сигареты в длинных мундштуках. Тем паче в такую дрянную погоду… В коридоре было сумрачно, и я едва не снес стоящий у стены раздвижной агитационный щит с большой фотографией молодого человека. Над его головой, словно венец, блестела золотистая надпись: «Социалистическая рабочая партия».

Вовсе не желая оскорбить политические пристрастия членов клуба, я бережно поправил щит и пошел дальше. Коридор заканчивался небольшим актовым залом мест на тридцать, со сценой и кафедрой. На стенах в творческом беспорядке были развешаны портреты мужчин и женщин, преимущественно пожилого возраста, без пояснительных текстов и автографов. Это помещение здорово смахивало на красный уголок в каком-нибудь провинциальном Доме культуры. Тут даже запах стоял соответствующий – пахло сырой плесенью, старой мебелью и побитым молью бархатным занавесом. Я подумал о том, что миллионерши с брюликами, повернутые на восточной поэзии, могли бы арендовать для своих литературных оргий более приличное помещение.

Убедившись, что профессор не выступает здесь перед благодарной публикой и, по-видимому, в ближайшие часы не будет выступать, я вернулся в коридор и устремился в его противоположный конец. Там я нашел туалет с неисправным бачком, из которого с шумом Ниагарского водопада хлестала вода, и маленький кабинет, задыхающийся от высоких, под потолок, стеллажей, заваленных старыми книгами и журналами.

За столом сидела старушка и, методично слюнявя кончик указательного пальца, перелистывала замасленные страницы какой-то книжки. Ее фиолетовые волосы были коротко пострижены и на темечке стояли дыбом; на тонком, загнутом книзу носу сидели тяжеловесные очки с толстыми линзами.

Увидев меня, старушка воткнула высохший палец в страницу и необыкновенно звонким голосом затараторила:

– Никого нет, клуб закрыт, идет работа с архивами!

От архивной пыли у меня со страшной силой засвербело в носу, и я громко чихнул. Старушка вздрогнула и замолчала.

– А где профессор Веллс? – спросил я, заглядывая за стеллажи.

– Его нет, – отрывисто ответила старушка, плюя на кончик пальца. – Он не собирался сегодня приезжать. Он читает лекцию завтра.

– Вы что-то путаете, – произнес я, криво улыбаясь, как если бы старушка позволила себе какую-нибудь непристойную шутку. – Он зашел сюда пятнадцать минут назад.

– Если бы зашел, то я бы его увидела, – безапелляционно ответила старушка. – Я же не слепая!

И, словно желая подтвердить бесспорность этого изречения, она подняла лицо и продемонстрировала мне свои огромные глазища, неимоверно увеличенные толстыми линзами очков. Впрочем, меня больше поразило то, что глаза смотрели в разные стороны: один на мое правое плечо, а другой – на левое. Не берусь судить, в каком жутком перекошенно-полископическом виде я представлялся ей. Так чего удивляться, что она не узнала профессора?