Андрей Дышев - Щекочу нервы. Дорого

Он быстро вынул коробочку из кармана, выудил из нее баночку, открыл крышку. Сверху – ватный тампон. Юдин заметил, что у него трясутся руки. Ватку скрутил влажными пальцами и выкинул в мусор. Вытряхнул из баночки в чашку не меньше двух десятков маленьких оранжевых таблеток и сразу же присыпал их ложкой растворимого кофе. Залил кипятком. По кухне разлетелся терпкий запах. Сахара надо побольше, чтобы забить вкус таблеток. А есть ли у них вкус? Если они горькие, то Гертруда Армаисовна не станет пить и наверняка заподозрит неладное… Юдин стал вспоминать, морщилась ли Мила, когда принимала омнопол. Да как тут вспомнишь, если в последние годы на ее лице бессменно присутствовало покорно-омерзительное выражение, словно она носила зубные протезы, доставшиеся ей по наследству от покойной тетушки.

Юдин тщательно размешивал таблетки и сахар в чашке. Старался делать это так, чтобы не звенело. Потом открыл окно и кинул в разные стороны пустую баночку и коробочку от лекарства. Когда улики уже были в полете, он подумал, что надо было коробочку порвать и смыть в унитазе, а баночку раскрошить молотком и выкинуть в мусоропровод… Опыта нет! Первый раз в жизни он делает это… Если, конечно, не считать банк. Но там он играл. Можно сказать, репетировал. Входил в роль. И вот наконец вошел.

Он смотрел на черную поверхность адского напитка, где кружилась в хороводе радужная пенка. Осторожно поднес к носу, понюхал. Пахнет только кофе, больше ничем… Он вдруг испугался – вдруг не донесет, споткнется и выплеснет бесценную жидкость на ковер. Только через эту бездонную черноту в чашке лежал его путь к прежней свободе.

Он зашел в спальню. Гертруда Армаисовна продолжала пересчитывать купюры. Она уже обложилась ими со всех сторон, и можно было подумать, что посреди кровати сидит женщина в юбке, по-цыгански широкой, серо-зеленого цвета… Юдину вдруг стало страшно. Он на мгновение представил, как Гертруда Армаисовна будет лежать на купюрах, прижимаясь к ним щекой, неподвижная и бездыханная, а из ее рта на портрет президента будет вытекать тягучая черная слюна…

– Что это вы бледный такой? – спросила она.

У него перехватило дыхание, и он смог лишь молча протянуть ей чашку. Взгляд Гертруды Армаисовны прожигал его кумулятивной струей.

– Сколько ложек сахара? – спросила она, с подозрением глядя на кофе.

– Две… – с трудом произнес Юдин, тотчас закашлялся и поправил: – То есть три…

– Вы что?! – звонко возмутилась Гертруда Армаисовна. – Я же сладкое не употребляю! У меня же фигура!

Кажется, Юдин испытал облегчение. Он ожидал, что Гертруда Армаисовна сейчас вернет ему чашку. Но она вдруг отхлебнула, посмаковала и буркнула: «Сойдет!»

Он едва держался на ногах. Его корежило, выгибало, как червя на рыболовном крючке.

– У вас такой вид, – сказала Гертруда Армаисовна, делая еще глоток, – словно вы подсыпали мне яду.

Юдин по-идиотски захихикал. Его лицо полыхало, он явственно ощущал нестерпимый жар, который шел от его щек и лба; тепло разливалось по груди, обжигало руки. Он понял, что еще мгновение – и он упадет. Из последних сил он схватился за ручку двери, которая, как ему показалось, была намылена.

Гертруда Армаисовна медленно выпила кофе, с любопытством посмотрела на дно чашки, почему-то покачала головой и вытерла ладонью коричневые «усики».

– Спасибо, – сказала она, протягивая Юдину чашку. – Но мне кажется… М-м-м… Это «Арабика»? Или…

– «Императорский», – мертвыми губами ответил Юдин, с ужасом всматриваясь в глаза женщины. Ему уже виделась в них матовая пелена, он различал мутнеющий хрусталик и угадывал леденящее угасание. Гертруда Армаисовна прислушивалась к своим чувствам. Она замерла, нахмурила лоб, приложила ладонь к груди, словно пыталась отогнать дурные мысли.

– Здесь тридцать тысяч, – сказала она рассеянно, словно вдруг забыла, для чего она считала эти деньги и какой смысл имеет их количество. Кое-как сгребла их в кучку, несколько купюр, кружась, как осенние листья, упали на пол. – Спать хочу, умираю, – добавила она и виновато взглянула на Юдина. – Ваш кофе на меня совсем не действует.

Она зевнула… Еще было не поздно схватить ее в охапку, отнести в ванную, заставить выпить трехлитровую банку воды, а потом сунуть ей два пальца в рот, надавить на корень языка… Еще не поздно… Юдину казалось, что он сам выпил кофе с лошадиной дозой снотворного. Его тело затвердело, словно парафин на холоде. На несгибающихся ногах он вышел из спальни, тихо прикрыл за собой дверь и кинулся в ванную. Ему казалось, что он сам отравлен и теперь умирает… Какой ужас! Что он сделал!