Андрей Дышев - Сынок

Рядом с ним жили лица. Лица эти были добрыми, и никто из них в Гешку не стрелял. Бывало, что Гешка спал, но прекрасно слышал, как лица разговаривали. Часто они говорили о нем. Как-то среди лиц Гешка увидел одно очень знакомое. Он улыбнулся и только потом вспомнил, что это лицо его матери.

– Мама, – сказал он и удивился, что не услышал себя.

Один раз он проснулся ночью. Увидел стекло, за ним – тускло освещенный коридор. Женщина в белой шапочке склонилась под настольной лампой. Гешка вдохнул в себя сколько мог и на выдохе ойкнул. Звук сделал над ним петлю и вонзился под ключицу. От боли Гешка даже остановил дыхание. Женщина подняла голову, прислушалась, встала и подошла к Гешке.

«Я умер?» – хотел спросить Гешка, но язык совсем не ворочался во рту, и послышался лишь протяжный выдох.

– Ладно, хватит тебя морозить, – сказала женщина и сняла с Гешкиного плеча какой-то диск, похожий на летающую тарелку. Он следил за ее руками. Ему было хорошо, что эта женщина стояла рядом.

А утром вокруг него собралось много людей. Мужчины и женщины в белом, похожие на ангелов, смотрели в Гешкино лицо так, будто там был вмонтирован телевизор.

– Лед убрали? – говорил один из ангелов. – Через пару дней можно сделать перевязку, посмотрим, что у него там. Пенициллин, глюкозу внутривенно?.. Так, хорошо…

Он низко склонился над лицом Гешки. Тот даже почувствовал запах хорошего одеколона.

– Ну что, Геннадий Львович, поправляешься?

Гешка хотел спросить, где Яныш, но люди стали выходить в белую дверь.

Когда он остался один, то попробовал приподнять руку. Получилось. Он положил ее на грудь. Пальцы нащупали твердую поверхность, будто с Гешки до сих пор не сняли бронежилет. Шея, как шарфом, была замотана бинтами. «Здорово меня упаковали!» – удивился он.

Гешка без труда вспомнил, как он с ротой поднимался в гору, как искал Яныша, как лежал за камнем, стрелял и звал Гурули, как летал над склоном и разговаривал с Янышем о босых ногах, как… Гешка запутался. Он потерял грань между тем, что было в жизни, а что – во мраке беспамятства.

Через несколько дней двое парней в голубых пижамах переложили Гешку на носилки, опустили в лифте в огромный вестибюль, вынесли на улицу, задвинули в зеленый «уазик» с красным крестом на борту, и поехал Гешка по широким улицам незнакомого города. Медсестра в шубке, наброшенной поверх белого халата, сделала ему укол в плечо, и Гешка уснул с улыбкой, счастливый от того, что ему тепло, что ему не надо ни о чем беспокоиться, что ему достаточно закрыть глаза, как люди исчезнут, и пока он не захочет, они не появятся вновь. Они принадлежали ему, весь мир был теперь послушен, и не было ничего приятнее этой власти.

Потом он долго летел в санитарном самолете и все это время спал, только один раз проснулся, чтобы попить.

Он не спрашивал, куда его везут. Ему было все равно. А наивные люди даже не знали, что это они, вместе с улицами, домами, самолетами, как декорация в театре, движутся мимо Гешки.

С аэропорта его снова везли в «уазике», Гешка увидел дома и узнал Москву. И это даже не удивило его: а как могло быть иначе? Равнодушное осознание счастья безраздельно владело им уже много дней после того, как он вернулся в себя.

Разве заметишь щепоть сахара в стакане переслащенного чая?

В белой комнате под мощным многоламповым светильником его осматривали врачи: кто-то нащупывал пульс, кто-то оттягивал веко, кто-то разматывал бинты на шее.

– Пулевое ранение грудной области, – читал один из врачей историю болезни. – Входное отверстие – над правой ключицей. Повреждены легкое, желудок… Оперирован дважды.

Гешка привык к тому, что его осматривали. Это тоже было ему приятно.

В палате, куда его отвезли, лежало трое парней. Гешке казалось, что он напялил на себя, как свитер, эту палату с незнакомыми парнями. Он лежал молча, пока не привезли ужин. За едой парни оживились, стали расспрашивать Гешку, из какой он части и с чем лежит. Гешка стал рассказывать про разведроту, про хозвзвод, про Яныша. Он говорил медленно, но все равно быстро уставал; приходилось умолкать и отдыхать минуту-две. Парни были просто замечательные. Они все понимали и не торопили его. Несколько раз Гешка сказал о себе в третьем лице. Парней это не удивило. Они тоже видели себя с высоты и вернулись оттуда одной дорогой.

А потом – Гешка не помнил, сколько часов или дней прошло – в палату на цыпочках вошли отец и мать.

Мать сдерживала слезы и старалась говорить мужественным голосом: