Андрей Дышев - Я бриллианты меряю горстями

– Деревня под Уфой.

– Под Уфой?! Нет, это очень далеко.

– А что случилось? Ты очень взволнован!

– Это не телефонный разговор. Понимаешь… – нехотя стал объяснять Макс. – Я перегонял клиенту машину, а в ней, как выяснилось, лежал его кейс. И он пропал, понимаешь? Я этого кейса вообще в глаза не видел! А Гоча, сволочь, сделал так, чтобы я сам отдувался перед клиентом…

Назаровой показалось, что ей стало не хватать воздуха. Трубка медленно заскользила по щеке вниз. Чувствуя слабость в ногах, она присела на край стола. Преподавательский состав в полной тишине, не шевелясь, ничем не выражая эмоций, тащился от восторга.

– Почему ты… – произнесла Назарова не своим голосом, но тотчас откашлялась и добавила: – Почему ты это сделал? Какая машина?

– «Ауди»! – полушепотом ответил Макс. – Спортивная «Ауди». Я тоже спрашиваю: почему я? Гоча приказал, и я погнал!

– Номер какой?

– Да какая тебе разница? – нервничал Макс. Казалось, что его кто-то подгоняет, постоянно просит освободить телефон. – Не помню! Я на номер вообще не обратил внимания!

– Хорошо, – с трудом подавляя волнение, ответила Назарова. – Я подумаю. Я что-нибудь для тебя подыщу. Скоро увидимся! Оставь мне номер своего пейджера!

– Я на тебя надеюсь! – нервно проговорил Макс. – В долгу не останусь. Звони! Но обязательно чтобы был двор. И желательно за забором.

Назарова положила трубку. Преподавательская получила удовольствие и расслабилась. Заведующий, не поднимая головы, достал платок и вытер вспотевшую шею, покрытую редкими рыжими волосиками.

– Я плохо себя чувствую, – сказала Назарова, закидывая сумочку на плечо. – До свидания!

Она быстро вышла в коридор. Некоторое время все прислушивались к удаляющемуся стуку каблуков. Когда все стихло, один из преподавателей как бы невзначай заметил:

– Что поделаешь? У мужчин власть формальная, а у женщин – реальная.

Раздался вялый смешок. По комнате прошел сквознячок. Заведующий стиснул зубы. Газетные строчки перед его глазами начали двоиться и поплыли. Так у него всегда бывало, когда внутри тяжелым комком раздувалась бессильная злость. «Хрен ты у меня получишь, а не надбавку за интенсивность!» – подумал он.

Но это относилось не к Назаровой.

Гера вернулся домой. Глушитель оторвался окончательно, и ему пришлось закрепить его проволокой на крыше. Треск мотора пулеметной стрельбой разносился по лесу. Испуганные птицы покинули свои гнезда и стали бомбить бронетранспортер пометом. Худой и небритый украинец из бригады строителей, которого звали Бодей, предусмотрительно сошел с дороги в кусты и, провожая Геру взглядом, с укором покачал головой. Наверное, бригада опять послала его в ларек к Ламантине.

Строители пили каждый день, но понемногу. Бутылка на шесть человек. На большее у них не хватало денег. Воркун, которому они ставили сруб, выплачивал им жалованье ежемесячно, но как только строители получали деньги, к ним сразу же подваливали двое вымогателей. Так продолжалось уже несколько месяцев подряд. День в день. Воркун, жалея рабочих, пускался на всякие ухищрения: то выплату производил на день позже, то выдавал жалованье частями, то не платил вовсе. Строители жаловались, плакали, но деньги сохранить не могли. Здесь они были бесправны. Без гражданства, прописки и паспортов.

Гера притормозил рядом с Бодей. У того были голубые глаза. Все остальное – серым. Говорить было невозможно, треск заглушал слова. Гера кивнул, приглашая сесть рядом.

– У тебя трех рублей до получки не будет? – спросил строитель, с трудом заталкивая свое нескладное тело в кабину бензопилы на колесах.

– Зачем тебе?

– За водкой ребята послали. Нюрка сегодня не торгует, придется в деревню чухать.

Нюркой он называл Ламантину. Ее ларек для строителей был центром культуры, объектом, определяющим признаки цивилизации в этом затерявшемся среди лесов и болот дачном поселке. Когда строители посылали в ларек гонца, он надевал все самое чистое. Парадный костюм Боди состоял из черных брюк с жирными пятнами и некогда зеленой кофточки со штопкой на рукаве. Вот только ботинки на нем были разные, причем один без каблука, а другой без шнурка, и оба были надеты на босые ноги.

– Возьми на заднем сиденье бутылку. Вернешь такую же, – сказал Гера, испытывая мучительное чувство жалости к строителю, нищета которого была едва ли не хрестоматийной.

Бодя повернулся, пошарил рукой в пакете.

– Сколько их у тебя здесь! – восторженно произнес он. В его понимании четыре бутылки водки были богатством. – На праздник едешь, что ли?