Александр Мазин - Право на месть

Андрей с удивлением оглядел свое свежевыстиранное кимоно. Слава явно имел в виду что-то другое. Что?

– Не понял,– сказал он, нахмурившись.– Если я выпил вчера… так ты бы раньше предупредил, что нельзя!

– Да пей ты хоть каждый день! – Зимородинский дернул себя за ус: верный признак – сэнсэй думает.– Грязный ты! Давай выкладывай, что натворил!

– Да ничего особенного,– пробормотал тот.– Ну выпил с Митяем, ну в аварию попал… чуть на три тонны не опустился…

Зимородинский как ни обеспокоен был, но расхохотался.

– Ничего особенного, говоришь? Ладно, давай с подробностями.

– Можно и с подробностями.

Андрей изложил свою беседу с Митяем, затем – «дорожное происшествие». С особенным удовольствием – как он ловко осадил и растряс «крутых мальчиков».

– Понравилось? – спросил Зимородинский.

– Да вроде неплохо вышло,– уже чуя подвох, ответил Андрей.

– Наказал, значит, хлопчиков? Машину им помял и деньги забрал. Орел!

– «А ты не воруй!» – процитировал Ласковин.– Поделом наказал. Уверен, сами подставились: прихват старый, знаешь ведь. Только не усекли, что кусочек – не по зубам. Вернее, как раз – по зубам,– Андрей усмехнулся.– И по роже.

– Тигр! – сказал Зимородинский.– Тигр, он, конечно, сильнее шакалов. Я ведь спросил тебя: хочешь быть тигром? Не помню, чтобы ты сказал: да.

– И что я сделал не так? – поинтересовался Ласковин.

– Не то плохо, что ты сделал, а то плохо, что тебе понравилось! Да и сделал – не лучшим образом. От тебя такая волна пошла, что еще не раз аукнется.

– Может, растолкуешь мне, дураку? – сердито сказал Андрей.

– Угу,– согласился Зимородинский.– Тебе. Дураку. Рад, что докумекал.

Он поглядел на ученика, не станет ли возражать. Не стал. Себе дороже.

– Историю тебе расскажу,– произнес Вячеслав Михайлович.

«Опять!» – мысленно воскликнул Андрей. Мало ему Митяя.

Но снова не рискнул возразить. Сэнсэй лучше его знает, что надо. По определению.

– Историю про обезьян,– сказал Зимородинский.– Жили-поживали в одной клетке девять обезьян. Вожак, подруга его, любимый сынок подруги, еще одна подруга, самец рангом пониже и так далее, вплоть до последнего, самого хилого обезьянчика. И пришел к клетке зевака. И показалось зеваке, что вожак – очень смешной, может, потому, что в клетке сидел. Без клетки зевака вряд ли посчитал бы его смешным: клыки у вожака – будьте-нате. Но клетка есть. И прутья у нее – железные. Поэтому начал зевака вожака дразнить, чтоб, значит, тот еще смешней выглядел: камешки в него покидал. Вожаку вреда от них нет, но – оскорбительно. И не дотянуться до обидчика никак. Даже не доплюнуть. Очень разозлился вожак.

Но тут рядом случилась девушка, симпатичная. И укорила она зеваку: разве можно животных обижать?

И зевака сказал, что не злой он вовсе, а добрый, просто у него чувство юмора есть. А в доказательство доброты слазал в карман, выудил оттуда большущую конфету и бросил самому хилому обезьянчику. И пошел своей дорогой. Вместе с девушкой.

Вожак же – остался, естественно. И конфета осталась. Злющий-презлющий вожак – бац! – свою подругу, некстати подвернувшуюся. Та – в визг и цап зубами обезьяна поменьше. Тот – следующего, и так по нисходящей. Так все этим увлеклись, что самый хилый обезьянчик успел конфету сожрать (в ином случае непременно бы ее отобрали) вместе со всеми обертками. Но взбучку и он получил, чуть позже, когда очередь дошла. На нем и кончилось – в самом низу был хилый обезьян. А ночью его пробрал понос, да такой, что к утру бедняга окочурился. Вот такая история.

– А мораль? – спросил Ласковин.

– Мораль такова: любым своим действием ты открываешь цепочку следствий. И избежать их влияния, если ты разом всю цепочку не видишь, а ты пока не видишь, можно единственным образом – не привязываясь к действию. Доброе ты сделал или злое – тебе все равно. Не возвращайся назад, чтобы исправить сделанное. Ты не можешь избежать того, что сделал. И не можешь знать, что ты сделал: доброе или злое.

– Не нравится мне это,– честно признался Ласковин.

– Не нравится? Так сядь и подумай – почему не нравится. Давай, давай!

И Ласковин сел. И подумал. И понял, почему не нравится. И сказал об этом Зимородинскому.

Вячеслав Михайлович, к удивлению Андрея, возражать не стал, сказал только:

– Меня так учили. И я тебя так учу. Что вам, христианам, можно, а что – нельзя, в этом меня не наставляли.

Покривил душой сэнсэй. Но кто сказал, что учитель должен говорить ученику правду? Ученику надо знать лишь то, что помогает ему учиться.