Александр Мазин - Слепой Орфей

Грошний встревожился. Как-то уж слишком быстро успокоился его друг.

– Глеб, может, прибавишь? – попросил он.

Стежень покачал головой:

– Уже можно не спешить. Тех, кто увез Марину, мы не догоним. Но ты не напрягайся, вряд ли ее тронут.

– Почему ты так уверен?

– Я думаю, то, что мы видели,– работа опричников Морри. А Морри цену Марины знает.

– И какова же ее цена? – сердито спросил Грошний.

– Ее цена – я.

Выстрела не последовало. Палец соскользнул со спускового крючка, горячий ствол перестал упираться в щеку, и тут же грубая рука ухватила Марину за плечо, рывком подняла на ноги. Ни слова не говоря, человек поволок ее из комнаты. Марина не сопротивлялась, она была в шоке.

По галерее сновали люди с автоматами. Все чужие. Свой, охранник, висел на перилах. Кровь из прошитого пулями тела уже перестала течь.

Человек, который волок Марину, толкнул ее в руки другому.

– Куда ее? – спросил тот.

– Вниз!

Наверху гремели выстрелы. Марина сидела на кафельном полу, прижавшись к серому боку стиральной машины. Кто в кого стреляет, она старалась не думать. Она не верила, что пришла помощь. И нисколько не удивилась, когда за ней спустился один из убийц.

Все они собрались в холле. Марина удивилась: их оказалось только четверо. И еще один лежал на брошенном на пол покрывале. Грудь его была забинтована.

Взгляд Марины упал на охранника с простреленной головой. Женщина поспешно отвернулась, ей стало дурно. Желание смотреть по сторонам пропало напрочь.

Со двора донесся шум мотора.

– На выход! – скомандовал один из налетчиков.

Трое тут же подхватили покрывало, на котором лежал раненый, четвертый толкнул Марину к выходу.

Во дворе стоял катафалк.

Раненого переложили на носилки и погрузили в заднюю дверь. Остальные, в том числе и Марина, вошли обычным порядком. Водитель тут же завел мотор. Автобус выкатился из ворот.

– Куда вы меня везете? – набравшись мужества, спросила Марина.

Ответом была пощечина.

Марина заплакала.

Грошний, пыхтя, отжимался от пола. …Двадцать восемь, двадцать девять… тридцать семь… Все еще смуглый и тощий, он уже не напоминал фараонову мумию. Наросло чуток мяса… Сорок один, сорок два…

Стежень, холодный, сосредоточенный, пил травяной Кириллов чай. Ждал.

Дмитрий закончил отжиматься, улегся на тренажер, залязгал…

– Димон, прекрати Бога ради! – не поворачиваясь, процедил Стежень.

– Нет вопросов.

Грошний уже успокоился. По легкости характера он запросто передоверил ответственность. Ни разу не было такого, чтобы, взявшись, Кир и Глеб не сдюжили.

А вот у Стежня такой абсолютной уверенности не было. Он твердо знал: за все надо платить. Причем две вещи в мире стоят дороже всего: любовь и жизнь. А потерять… Вот она была и нет…

Сосредоточившись, он собрал в комок силу и послал ее… в никуда.

«Значит так, да?» – ярость колыхнулась внутри.

Сталкер Глеб Стежень стал уязвим.

Он запустил пальцы в бороду, рванул, чтобы было больно и…

Нет, так нельзя. Надо успокоиться. Надо что-то изменить. Не внутри, так снаружи.

– Димон, где твоя бритва?

– В мыльной… пых, пых… Найдешь?

– Найду.

Стежень встал, поглядел в зеркало… Да, все правильно.

Через пять минут он вернулся. Там, где раньше была борода, кожа была светлее.

Грошний прошел мимо, не глядя, зашумел душем.

Стежень выплеснул остывший чай, налил новый.

Пришел Игоев.

Глянул на бритого Стежня, ничего не сказал, сел. Глаза красные, веки набрякли, мешки под глазами, устал.

«Надо ему почки подработать»,– по профессиональной привычке подумал Глеб.

– Сегодня вечером я подключаю к делу еще одного человека,– сказал он.

– Кого?

– Ласковина.

– Это который ученик Славы Зимородинского? – уточнил Стежень.

– Да. И не только ученик.

Игоев помассировал лицо, вздохнул.

Глеб по привычке взял его за запястье, «дохнул» чуток… Хоть это еще получается.

– Спасибо,– поблагодарил Игоев.– Уже полегчало. Итак, Андрей Ласковин. Возник буквально из ничего.

– Зимородинский – это не «ничего»,– возразил Стежень.

– Не перебивай. Два года назад у него не было ни имени, ни авторитета. Однако сцепился он ни много ни мало с «тобольской» группировкой.

– Мне он уже нравится,– сказал Стежень.

– Мне тоже. Хотя дело было достаточно грязное. Ласковина попросту использовали для сведения внутренних счетов. Как Ваньку-дурачка. А дальше – как в сказке. Ванька-дурень вдруг оказался Иваном-царевичем и пошел крушить всё и вся. Возможно, твой знакомый Зимородинский сыграл при нем серого волка. Так или иначе, замысел тех, кто использовал Ласковина, парень отработал. И по всем правилам господа бандиты должны были его убрать. И тут его ни с того ни с сего снимают с крючка…