Александр Мазин - Слепой Орфей

– Тр-р-рлинь! Т-р-рлинь!..

Телефон проклюнулся. Неделю молчал. Ремонтёры, мать их. Искали дырку в трубе – нашли телефонный кабель, удачники.

– Да! – недовольно рявкнул я в телефонную трубку.

– Здравствуй, сын земли!

Сонливость улетучилась вмиг. Каждый волосок встал дыбом.

– Сермаль? Ты – где?

– Здесь.– Смешок.– Жди. Еду.

И короткие гудки.

Вот так-то…

Ошарашенный, я встал и поплелся в ванную, открыл на полную кран холодной воды. Струйка в палец толщиной. Четырнадцатый этаж, ясное дело. Заглянул в зеркало. Морда – лаптем, бородища не чесана. Подстричь, что ли? А, хрен с ней!

От нечего делать я сцепил пальцы, напряг мускулы. В зеркале отражался здоровенный мужик: бычья шея, богатырские плечи. Институтский тренер по вольной борьбе прочил блестящую карьеру. Но я добрался лишь до первого разряда. И остановился. Ленив.

Сермаль, Сермаль… Зачем ты вернулся? Сердце сжималось, горло… Подобного я не испытывал аж со школьных времен, когда в телефонной трубке раздавался голос «самой любимой и самой прекрасной». Сердце сжималось и падало в пустоту… Когда восемь лет назад Сермаль исчез, ничего подобного не было. Только горечь и ощущение незаслуженной обиды. Последнее прошло, когда объявившийся в институте капитан-кагэбэшник довольно деликатно пытался выяснить, чем же, собственно, занималась маленькая компания и чему, собственно, учил их, умных, политически грамотных комсомольцев из приличных, очень приличных и преданных партии семей какой-то темный дядька без образования, без работы, без прописки. Без всего, что заслуживает уважения справедливого общества.

Ничего им не сделали. Потому что все они были умными и действительно из приличных семей, где, кроме всего прочего, учили: не болтай.

А потом они стали умирать. Один за другим. Кто-то – под колесами, кто-то – отравившись испорченной тушенкой. Но все – в Городе. Спустя четыре года, когда, закончив универ, я пристроился на радио, Сермалевых птенцов осталось только двое: Витька Рыбин, великий музыкант, постоянно болтавшийся по заграницам, и я.

Вокруг кипела Перестройка, сбивались горластые клики, в неистовстве политических страстей сколачивались капиталы. Коллеги мои бултыхались в кипящем котле, тонули и взлетали пеной в недосягаемую высь… А мне было все равно. Тому, кто почувствовал величие Мира, смешно играть в классики…

Ванна наконец набралась. Я плюхнулся в холодную воду. Кайф!

Вытираться не стал. Вылез, надел трусы, пошел варить кашу. Гречневую. Сермаль ее когда-то любил.

Звонок.

Стоит. Длинный, тощий, угловатая голова опущена. Задумался?

– Сермаль!

Вскинул глаза. Засмеялся.

– Здрав будь, болярин Кирша!

– Сермалище!

Я сгреб его в охапку, а тот, в свою очередь, облапил своего бывшего ученика длиннющими руками. Худой какой! Одни кости…

– Погоди, сын земли, дай поклажу-то скинуть!

– Давай сюда! – Я перехватил мешок. Тяжелый! – Что там у тебя?

Сермаль засмеялся. Вытащил из брезентового мешка здоровенный, пуда на два, бочонок, поставил, выпрямился, взял меня за плечи:

– Дай-ко на тебя полюбуюсь!

Глаза светлые, твердые, ясные. Колокольная медь. На загорелом лице – сеточка морщин.

– Чего жмуришься, кот? – спросил.– Обленился? Вижу! Ну я тя взбодрю!

Отпустил, пинком отбросил в угол пустой мешок.

– Ты надолго? – спросил я, отступая к кухне.

– Бог знает.

– А вещи где? На вокзале?

– Все здесь, болярин! Много ль надо нищему да мудрому? – захохотал оглушительно.

Да. Изменился Сермаль. Веселый. Был другой. Черный, холодный, как мартовский лед на Обводном канале.

– Голодный?

– Поем.

– Мыться будешь?

– А то как же!

Проводил его в ванную, сам пока разложил кашу.

– Ты масло ешь? – крикнул.

– Ем! – сквозь шум воды.

Вышел минут через десять. Мокрый. Трусы до колен. Ярко-малиновые. Твердо уселся на табурет.

– Теперь корми.

А не такой он и худой. Тощий – да. Но мышцы есть. Узловатые, как корни. Кожа темная, загорелая. Но загар явно не курортный.

Съел три ложки и отодвинул тарелку.

– Не вкусно?

– Вкусно. Спасибо, сыт. Кипяточку налей.

– Где ты теперь? – спросил я осторожно.

– Теперь тут! – улыбается.

– А жил где?

– В разных местах.

– А едешь откуда?

– Издалека.

Теперь уже и я засмеялся. Сермаль есть Сермаль. Пришел, как смысл жизни. Только зачем?

– Зачем? – спросил я вслух. Сермаль поставил чашку, поглядел на нее внимательно. Потом – на меня.

– Он позвал.