Александр Золотько: Разборки под прикрытием

– А кто ты? Ты сумел подчинить себе… И что? Не всесильная организация, не государство – одиночка тебя расколол… заставил раскрыться… Не потому, что так нужно по закону, нет. А из-за личной ненависти. И, думаешь, я сейчас испытываю радость? Наслаждаюсь победой? Меня тошнит… я не могу оттереть свои руки от крови и грязи… я достал тебя… и стал убийцей…

– Ты им всегда был… Самые страшные пытки и изощренные планы придумывают те, кому не придется самим их исполнять. Это ты убил всех… Ты убивал взглядом, прикосновением… А теперь ты стоишь передо мной, и понимаешь, что нужно, наконец, решиться. Убить своими руками, не имея никакого оправдания, кроме желания убить. Возьми меня, арестуй… И тогда тот, кому в руки я попаду, станет меня оберегать… Я… Я буду для вас всех высшей ценностью… Ты это понимаешь… Для тебя только один выход – убить меня… Если ты действительно всё хочешь остановить… задушить, размозжить голову старику… Давай, решай… В любом случае – я победил… – Рубин закашлялся. – Я – победил… Часть моего архива попала в руки… Они взорвут…

– Не взорвут. Тут вам не повезло… Они сами взорвались. Михаил не просто видел, как Сергеев прячет сумки, он положил в них взрывчатку и радиовзрыватель… Нужно было, что б ваш архив погиб на глазах группы… Чтобы все знали – нет больше архива. Нет, – Гринчук присел на корточки перед Рубиным. – Всё – чисто. Нет архива, нет того, кто его создавал, вы ведь все так добротно вывели на покойного Черного Тамплиера. Только мы вдвоем знаем, что настоящий, полный архив есть только у вас в мозгу. И теперь…

Рубин засмеялся.

– Нет, вы себе представьте, только представьте – я по крупинкам, по щепочкам все собирал, осторожно, одними легкими прикосновениями заставлял людей выполнять мои приказы, а тут, из-за какой-то ерунды, из-за случайности… – Рубин не смог говорить из-за смеха…

Лицо Рубина вдруг изменилось, просветлело, взгляд скользнул вверх, за спину Гринчука. Гринчук обернулся… Попытался обернуться, чтобы увидеть… Выстрел – и что-то ударило в спину Гринчука, швырнуло на цементный пол и перехватило дыхание…

Черт… Гринчук попытался встать, но руки не держали. Гринчук осторожно положил голову на пол, щекой прижался к шершавому цементу…

– Здравствуй, Дима! – засмеялся Рубин. – Здравствуй, милый…

Гринчук лежал неподвижно. Боль навалилась на него, стараясь вдавить в цемент.

– Как самочувствие? – спросил Стоянов. – Больно?

Гринчук молчал. Главное – не двигаться, и тогда боль, может быть, о нем забудет, перестанет обращать на него внимание…

– А вы говорите – ничтожество, – сказал Рубин. – А он единственный из всех – единственный – нашел меня четыре года назад, вычислил и пришел поговорить…

Гринчук не видел их, только слышал голоса. Радостный, немного истеричный, – Рубина, и, безжизненный, – Стоянова.

– Он меня вычислил…

– Догадался, – сказал Стоянов. – Догадался и пришел поговорить…

– Представляете, он принес с собой пассатижи, чтобы пытать меня, чтобы я отдал ему архив… Это было так больно – лишиться ногтя, но в итоге мы договорились.

– Он все держит в голове. У него абсолютная память. Он читает листок, сжигает его – и всё! Всё! Представляешь, подполковник, какой облом! У меня рядом столько возможностей – и ни фига я не могу… – Стоянов, судя по звуку, спустился по лестнице.

– И мы договорились, – радостный, счастливый говорок Рубина. – Я сделаю его своим наследником. Правда, без обмана. Он не хочет довольствоваться частью, ему нужно всё… Он был единственным, кто знал обо мне всё… И единственный, кто сотрудничал со мной не из страха, а…

– Из жадности, – прошептал Гринчук.

От грохота снова заложило уши, цементная крошка хлестнула Гринчука по лицу.

– Не попал… – сказал Стоянов. – Жаль, хотел в голову… придется попрактиковаться…

– Да, Дима… – Рубин просто задыхался от счастья. – Мы…

– А вы, Владимир Максимович, помогите сесть нашему уважаемому гостю…

– Я…

– Вы справитесь… Вы еще крепкий старик… А у меня руки заняты, пистолет, сами понимаете…

Гринчук почувствовал, как Рубин переворачивает его на спину… Тело взорвалось болью, застонало – Гринчук с удивлением наблюдал за ним как бы со стороны. Да, боль, да – страшно… Но это не он, это его тело… Это всего лишь…

Он увидел глаза Стоянова, его лицо… Как тогда, сто лет назад, на первом допросе… Власть, самоуверенность… Только сейчас еще и радость… предвкушение чего-то великого…