Александр Золотько - Под грязью пустота

– Тебя как зовут? – спросил Гаврилин.

– Надя…

– Иди сюда, Надя, – Гаврилин похлопал рукой по одеялу возле себя, – присядь.

Сестра осторожно присела на край постели. Лицо бледное, губы дрожат. Испугалась, подумал Гаврилин и испытал странное удовлетворение.

Испугалась.

Гаврилин взял ее руку в свои. Сестра вздрогнула. И страх этот снова приятно удивил Гаврилина.

К горлу подступила тошнота – ему нравится, когда его боятся. Нравится.

Гаврилин неожиданно легко сел на постели. Просто чудо-элексир был в шприце. Чудо…

– Который час, Надя?

– Уже начало шестого.

– Начало шестого? – Гаврилин отпустил руку медсестры и потер лоб, выходило, что короткая вспышка боли длилась почти час.

Времени у него почти не осталось.

– Ты прости меня, Надежда, я не хотел тебя пугать…

– Ничего… – прошептала Надя.

– Вот и хорошо, с меня причитается…

Зазвонил телефон. Гаврилин поискал глазами трубку.

– Иди, Надя, иди… – Гаврилин легко подтолкнул медсестру и та вышла, – Слушаю.

– Его остановили на блокпосту ГАИ, на въезде в город. Я могу его остановить.

– Не нужно, – сказал Гаврилин, – пусть действует.

– Он может…

– Пусть действует. Не отключайся.

Я и сам знаю, что он сейчас может, подумал Гаврилин, я знаю, что он сейчас сделает.

В желудке заныло, засосало под ложечкой. Гаврилин понимал, что сейчас произойдет на посту, понимал, что мог бы это предотвратить, но не хотел… Пусть он действует. Пусть кукла Краб действует самостоятельно, так, как его заставляет ослепительная ярость.

Пусть…

– Он открыл огонь, – сказал Хорунжий напряженным Голосом.

Подошедший к машине сержант не успел даже отреагировать. Пуля ударила снизу вверх, под челюсть. Со стороны могло показаться, что сержант чему-то безмерно удивился, взмахнул руками так, что палочка полетела прочь, засеменил назад, пытаясь удержать равновесие на льду, все-таки не удержал и тяжело рухнул на спину.

Второй гаишник, старший лейтенант, проверявший документы у идущего из города дальнобойщика, обернулся на шум, увидел, что водитель джипа делает шаг к упавшему, и подумал, что тот хочет помочь милиционеру.

Стаявшие немного в стороне два автоматчика в бронежилетах замерли, не успев сообразить, что же произошло. Время замерло, а потом стремительно обрушилось.

Автоматная очередь пришлась по ногам автоматчиков на уровне колен. Оба рухнули одновременно.

Старший лейтенант выронил документы водителя «фуры», попытался схватиться за кобуру, но две пули, одна за одной пробили его грудь. Милиционер попытался ухватиться за открытую дверцу машины, стал на колени, потом лег лицом на асфальт. Он был еще жив, когда рядом с ним упал водитель, был еще жив, когда взрывом разнесло помещение блокпоста вместе со всеми, кто в нем находился.

Кто-то подошел к старшему лейтенанту, ногой перевернул его на спину. Милиционер попытался все-таки дотянуться до кобуры. Пальцы не слушались. Они продолжали скрести по земле даже после того, как еще две пули вошли в голову лежащего.

Краб добил автоматчиков, вернулся к «джипу», вытащил сумки, забросил их в кабину тягача. Поднялся в кабину, завел двигатель, потом отсоединил прицеп.

Двигатель тягача взревел. Краб отъехал метров на тридцать, достал из сумки два одноразовых гранатомета, не спеша вылез из машины. Одна граната разнесла «джип», вторая – патрульную машину.

Поехали, сказал сам себе Краб. Поехали. Уже скоро.

– Он теперь едет на тягаче «дальнобойщика». На блокпосту все в кашу. Я могу его остановить. Слышишь, Саша?

– Слышу, пусть едет.

В телефоне было слышно, как Хорунжий вздохнул:

– Понял, до связи.

Гаврилин прошел по палате.

Сколько там было человек на посту? Пять? Шесть?

Снова к горлу подступила тошнота. Это он, это его решение убило этих людей. У них не было шансов. Словно Гаврилин сам поставил их к стене и отдал приказ взводу автоматчиков.

Сколько их будет еще – людей, умерших только для того, чтобы Гаврилин смог не просто отправить на тот свет Краба, но сделать это с максимальной пользой для… Себя? Дела?

Гаврилин подошел к зеркалу, висевшему на стене. Ты только что убил несколько человек. Пусть не своими руками, но…

Неужели не было другого выхода? Другого пути. Так он кажется спросил у Григория Николаевича в парке? Только смерти? Только кровь, грязь и… Что еще? И ради чего? Ради чего?

Чтобы добраться до самого верха? Чтобы задыхаться рядом с Хозяином от недостатка воздуха?