Евгений Сухов - Медвежатник

— Знаете, я нахожусь здесь уже давно, и поэтому мне бы хотелось уехать.

— Когда? — не понял Петр Николаевич, присаживаясь рядом.

— Сейчас! — Сильным движением Евдокия Мироновна воткнула папиросу в пепельницу.

— Дорогая моя, но как же черная икра, шампанское?! — почти возмутился Петр Николаевич.

— Ах, какие пустяки, — поднялась со своего места Евдокия Мироновна. — Шампанское можно взять с собой.

— Сдаюсь, — поднял руки Александров. — Слово дамы для меня закон. Эй, человек! — поманил он пальцем официанта.

— Чего изволите? — подскочил молодец с прилизанными волосами и пробором по самой середине.

— Вот тебе две сотенные. Нам с собой нужно четыре бутылки шампанского, икорки, севрюжки, и балычок не позабудь. Ну и прочего разного, по твоему усмотрению.

— Будет исполнено-с, — протянул официант, черкнув по блокноту карандашиком, — через пять минут. Куда вам доставить?

Александров вспомнил, что велел кучеру возвращаться не ранее чем через пару часов.

— Хм… вот что, любезнейший…

— Знаете что, — вступила в разговор девушка, — у самого входа стоит экипаж, запряженный вороным конем. Вы корзину, пожалуйста, туда поставьте. Я в этом экипаже прибыла сюда, на нем собираюсь и уезжать.

— Да, голубчик, так и сделайте, а вот это тебе на угощение, — поспешно согласился Петр Николаевич и сунул в ладонь официанту «синенькую». — Позвольте, — предложил он руку своей спутницу, и Евдокия бережно обхватила пальчиками его локоток.

В этот вечер в «Яре» были цыгане. Под жалобную тональность скрипки молодая цыганка Тома пела о таборе и о любви. Когда она вскидывала руки, то на ее запястьях обнаруживалось по три широких браслета. Тонкие изящные пальцы были унизаны благородным металлом с огромными камушками. На левом безымянном пальце красовался перстень с сочно-зеленым изумрудом. Александров подарил его цыганке Томе две недели назад, когда она посетила его холостяцкую квартиру, скрасив своим присутствием его ночное прозябание. Покидая зал, Петр Николаевич как бы невзначай обернулся, и ему показалось, что Тома заговорщицки подмигнула.

— Возьми, любезнейший, — протянул Петр Николаевич серебряный рубль стоявшему в дверях швейцару. — Купишь себе пахитосок.

— Благодарствую, ваше превосходительство, — низко поклонился швейцар, и широкая длинная борода даже коснулась пола.

Сунув в китель пожалованный рубль, он угодливо распахнул перед посетителями дверь:

— Захаживайте, Петр Николаевич, не забывайте нас.

— Непременно, голубчик.

Петр Николаевич подсадил в пролетку барышню, после чего уверенно взобрался сам.

— Куда вас, ваше сиятельство? — поинтересовался извозчик, крепкий старик лет шестидесяти с очень располагающей внешностью.

— На Тверскую, уважаемый, — ответил Петр Николаевич и, как бы нечаянно, коснулся ладонью коленей барышни.

— Как скажете, ваше сиятельство, можно и на Тверскую, — и, махнув легонько плеточкой, заставил вороного жеребца поспешать рысью.

В корзине мелко дзинькали бутылки с шампанским, настраивая Александрова на веселый лад. Он успел отметить, что Евдокия Мироновна не отдернула ножку, когда он слегка коснулся рукой ее бедра.

Очень обнадеживающее начало!

Пролетка лихо летела по затемненной аллее — самое неприятное место на пути к шикарному «Яру». Недели две назад в «Русских ведомостях» сообщалось, что именно здесь недалеко от огромного двухсотлетнего дуба были ограблены и убиты двое сибирских промышленников. Позже Петр Николаевич подъезжал к тому месту, где было совершено смертоубийство, и признавал — не без холодного ужаса, мерзко прятавшегося под самой ложечкой, — что оно едва ли не самое страшное по всей Москве. В широкой кроне дерева свободно мог бы укрыться Соловей-разбойник, а за могучим стволом вполне достаточно места, чтобы спрятаться целой дюжине татей.

Такое неприятное место нужно проезжать, крепко сдавив рукой девичье колено. Александров уже потянулся к упругому бедру Евдокии Мироновны, как извозчик дернул поводья и закричал:

— Тпру, шалавые!

— В чем дело, любезнейший? — стараясь скрыть беспокойство, произнес Петр Николаевич.

— Колесо стучит, ваше сиятельство, — сошел на землю извозчик, — сейчас я погляжу, в чем дело, да дальше тронемся. А то ведь так и ось на дороге можно оставить, — со значением заявил старичок.

— Что же ты не сказал, любезнейший, — скрывая раздражение, произнес банкир. — Мы бы тогда другого подыскали.