Евгений Сухов - Медвежатник

— Господа, — громко подал голос Георг Рудольфович, — мне кажется, что с этим не стоит долго затягивать, и поэтому я предлагаю закончить дело сейчас. — Банкир поднял со стола небольшой колокольчик и позвонил. На мелодичную трель появился малый лет двадцати пяти с золотым подносом в руках. — Вот что, голубчик, мы тут сговорились кое о чем. Пройдись с этим подносом между господами и собери денежки.

— Слушаю-с, — охотно мотнул малый пышной светло-желтой гривой и, любезно согнувшись, заскользил вдоль столов.

— Господа, я специально не заостряю вопрос на конкретной сумме, просьба положить столько, сколько вам не жалко для благого дела.

Малый останавливался перед каждым банкиром и терпеливо дожидался, когда на блестящую поверхность падала очередная пачка сторублевок, после чего он слегка наклонял голову и проникновенно говорил:

— Благодарствую!

Взгляд у малого был шальной, глаза черные и дурные. Такие можно встретить у татя, что караулит купца на торговом перекрестке. И у каждого невольно закрадывалось сомнение: а не упрячет ли половой деньги в собственную кубышку? Да и благодарит он подозрительно усердно, как будто деньги и впрямь сыплются в его личный карман, а не идут на богоугодное дело.

— Благодарствую, — все ниже наклонял голову половой, не в силах отвести цепкого взгляда от целой горы ассигнаций.

— Мы с вами люди торговые, господа, — произнес Георг Рудольфович, когда золотой поднос был торжественно водружен в самый центр стола, — и поэтому понимаем, что деньги любят счет. Так что давайте посчитаем, сколько же здесь набралось. Егорка! — окликнул он шального малого. — Ты бы оказал господам услугу, сосчитал бы, сколько деньжищ на подносе.

— Сделаем, ваше благородие! — качнул забубенной головушкой малый и, согнувшись едва ли не наполовину, под настороженными и строгими взглядами банкиров принялся перебирать деньги длинными ловкими пальцами пианиста. — Триста тысяч триста, ваше благородие, — отошел в сторонку малый и мгновенно уменьшился в росте.

— Я что предлагаю, господа… Одна часть этих денег пойдет на организацию выставки, а другая — на поощрительный фонд, — улыбнулся Георг Рудольфович, показав большие и крепкие зубы. — Пускай эти деньги пока полежат у Аристарха Акимыча. Хозяин он крепкий, половые у него смышленые, так что лучшего места пока не найти.

Банкиры на мгновение оторвались от стола и одобрительно закивали:

— Отчего ж, пусть постережет.

Аристарх Акимович растянул губы в доброжелательной улыбке и с чувством заверил:

— Не сумлевайтесь, господа, все будет так, как надобно. — Аристарх скосил красноватые глаза в сторону россыпи «катенек».

— А теперь, господа, давайте закончим обед. А потом, как обещал Аристарх Акимович, нас ожидает развлечение. Знаете ли, барышни в Летнем саду уже дожидаются.

По залу пробежал понимающий смешок, шутка не была лишена серьезности.

Двое половых, слегка согнувшись под тяжестью, внесли в зал два ящика шампанского «Редер». Дорогое и крепкое.

— Выпивка, господа, за счет заведения. Пейте на здоровье.

Подарок оказался кстати.

Григорий Васильевич укоризненно посмотрел на молодого человека.

— Папеньке не говорить?! Да я тебя, поганца, на каторгу упеку за твои злодеяния. А ты — папенька! Пороли тебя, видно, маловато.

— Не порол меня папенька, — едва не хныкал детина лет двадцати. — Любил он меня.

— А надо бы, — с воодушевлением заметил Аристов, — нужно было бы спускать с тебя порты до колен при малейшей провинности да лупить прутьями по княжеской заднице. Может быть, голова поумнее была бы, — беспокойно вышагивал по просторному кабинету Григорий Васильевич. — Каторга живо из тебя человека сделала бы. Там неразумного не словами лечат, а хлыстом. Привяжут к лавочке и выпорют как следует. Иной каторжанин после таких нравоучений кровью исходит. Похрипит с недельку кровавыми пузырями, а там его и на погост относят.

— Ваше сиятельство, да за что же такое наказание, да разве бы я посмел?..

— Ты уже посмел, голубчик. И место твое на каторге. Разве я тебе не говорил в прошлый раз, что если еще ко мне попадешь, так я тебя этапом на Сахалин отправлю?

— Говорили, ваше сиятельство.

— Ну вот видишь, любезнейший, а свои слова я стараюсь сдерживать. В противном случае что будут говорить про меня в Москве? Дескать, Григорий Васильевич плут, каких еще божий свет не видывал, и даже вора наказать неспособен.