Виктор Гончаров - Записки наемника

Я… не могу. Я отказываюсь…

Сидящие на скамейке застывают от удивления. Сейчас наверняка разразится буря.

– Ты забыл, где находишься? – Оценщик поднимается с ящика.

Я не могу на это смотреть, отворачиваюсь. Слышатся ругательства, и человек в снаряжении парашютиста опять плетется на вышку. Прыгает, безалаберно размахивая в воздухе руками, словно цепляется за воздух. И опять получает неудовлетворительную оценку. И снова на вышку.

Такой цикл борьбы между оценщиком и парашютистом-неудачником повторяется еще два раза. Похоже на то, что парень впал в бешенство. Шатаясь, как пьяный, он снова плетется мимо нас к сержанту на ящике. Его руки и ноги движутся так, словно это руки и ноги куклы на пружинах. Всеми его действиями руководит ненависть.

Наконец, построение. Ноги у меня окончательно одеревенели. Продержаться бы еще несколько минут.

Сержант-оценщик проходит вдоль строя и останавливается возле меня. Я не могу стоять ровнехонько. Это его удовлетворяет. Сержант отступает шаг назад и громко кричит:

– Командиры отделений, люди в вашем распоряжении! Разойдись!

В учебке у нас говорили, что жизнь молодого бойца похожа на жизнь графина: все время берут за горло. Освоив парашют и парашютную вышку, мы перешли к настоящим прыжкам. Загрузили нас в АН-12, большой четырехмоторный самолет. Взревели моторы, разбег, отрыв от взлетно-посадочной полосы. Покуда набирали высоту, Ферудах проплыл весь как на ладони. Впереди – горы. Я вздрогнул, когда завыла сирена. Раньше я таким не был – сержанты постарались. Теперь, после вышки, подойти к открытой рампе и выпрыгнуть в неведомую пустоту было привычным делом. Когда завис над землей, услыхал, как орут и поют песни ребята. Плыву, словно в сказке.

Начинаю вспоминать различные россказни старослужащих о неудачных приземлениях. Обычно в таких рассказах позвоночники «высыпаются в трусы», колени ломаются «как палки». Именно старослужащие нагоняют страх на молодых.

Удар при приземлении был не сильнее чем при прыжке с вышки. Я бы сказал, даже слабее.

Труднее было совершить второй прыжок. Многие говорили, что второй прыжок самый страшный. Этот барьер я преодолеваю также успешно.

Сразу после парашютных прыжков в расположении нашей части появились сержанты, которые начали набирать желающих служить в Афганистане. Никто не говорит, что мы едем туда воевать. Просто служить. Многие из служащих, которые имеют звания, уже побывали там. Рассказывают о войне неохотно, всегда о чем-то умалчивают.

Я не хочу быть выскочкой и не сразу высказываю желание попасть за границу. Может, внутренне я еще не готов к этому. Одно дело война, когда враг находится на твоей территории, а другое, когда ты сам интервент, а твой противник придерживается тактики партизанского ведения войны. Всегда почему-то ставишь себя в положение фашистов во время Великой Отечественной. И вот когда знаешь, что стрелять в тебя имеет право всякий, то понимаешь, что без обостренного чувства самозащиты не выживешь.

Проверить себя, свои возможности, на что я был способен, вот возможные мотивы моего решения попасть в Афганистан.

Я сам подошел к сержантам-вербовщикам. Они коротко рассказали об условиях службы.

– Конечно, не малина, зато будешь чувствовать себя настоящим мужчиной! – завершили они свой нехитрый рассказ.

Из добровольцев сформировали группу, с нами начали заниматься по особой программе. Наконец, пришло время навсегда покинуть учебку в Ферудахе. Мы понимали, куда отправляемся. Перед отправкой с нами – откровенный разговор: если кто не хочет ехать в Афганистан, то может отказаться, его после окончания учебки направят в одну из частей в Союзе.

Я не мог себе этого позволить. Была надежда. Надежда на что?

И вот перелет в душный Ташкент, пересадка в ИЛ-76, снова взлет, острые вершины гор, а далёко внизу – огромная долина, испещренная зелеными и желтыми прямоугольниками полей и игрушечными кубиками домов.

Самолет круто пошел вниз и коснулся колесами посадочной полосы. Когда я зашагал по земле, впервые почувствовал себя не просто солдатом, но захватчиком. Может быть, я и понимал рациональность нашего присутствия в чужой полуфеодальной стране, но чувствовать не запретишь. Любой афганец, с которым приходилось встречаться, казался мне потенциальной жертвой, поскольку для него я был поработителем его горной страны. А поскольку в душе он ненавидел меня, то желал со мной расправиться. Но пусть он умирает первым. Всегда пусть враг умирает первым.