Михаил Серегин - Разборки в Японском море

– Ну как знаешь, – с притворной обидой ответил губернатор.

С обидой – потому что со всей присущей ему наивностью самовлюбленного и уверенного в своем могуществе человека считал свою дочь лучшей партией, а с притворной – потому что не верил, что кто-то проявит чудовищную глупость или спесь и не захочет породниться с ним.

В этот момент снова зазвонил сотовый Луганова. Федор Николаевич достал трубку и прижал к уху. Что-то буркнув, он отключил «Нокию» и посмотрел на Коваля.

– Иди-иди, – догадался тот, – и прищучь этого мерзавца, чтоб неповадно было!

Усмехаясь про себя этому напутствию, Луганов-старший покинул кабинет Коваля. Он прошел широким гулким, несмотря на ковровую дорожку под ногами, коридором, спустился по лестнице и, миновав несколько дверей, толкнул ту, на которой красовалась табличка с его именем и званием. Еще из коридора, пустынного в этот час – время было позднее, – он слышал возмущенный голос своего сына. Он вошел в кабинет быстрым, но мягким шагом и старательно прикрыл за собой дверь.

– Федор Николаевич, – поднялся Василий, а за ним стерегущие Игоря по краям (он сидел в кресле, а они на стульях) молодчики.

– Спасибо, вы свободны, – сухо кивнул Луганов-старший Василию.

Василий в сопровождении своих подчиненных вышел из кабинета. Но, прежде чем выйти, проходя мимо Федора Николаевича, он шепнул ему что-то на ухо. Лицо вице-губернатора приняло грозное выражение.

– Какого черта? – воскликнул Игорь.

Он был взвинчен до предела и теперь, оставленный своими мрачными надсмотрщиками, решил дать волю негодованию.

– Это я должен спросить! – рявкнул Луганов-старший и стиснул зубы.

Его благообразное лицо, которому, общаясь с Ковалем, он старался придать добродушное выражение, теперь источало злобное разочарование. Лоб изрезали глубокие продольные морщины, подбородок нервически дергался, углы рта саркастически оттягивались вниз. Федор Николаевич попытался тем не менее взять себя в руки.

– Долго это будет продолжаться? – метнул он в сына гневный взгляд.

– Я – совершеннолетний, – с вызывающим видом сказал Игорь, – и в няньках не нуждаюсь!

– Хочешь и мою, и свою карьеру загубить? Ты – сын вице-губернатора, основной акционер Тарутинской базы тралового флота, позволь тебе напомнить! И я не позволю, слышишь, не позволю валять в грязи свое имя! Ну что такого в этой девке, что ты никак не можешь от нее отцепиться?

Луганов-старший впился в сына «вампирическим» взглядом.

– Что у нее есть такого, чего нет у других? Ну хорошо, если тебе так надо, встречайся с ней в другом месте, не в этом борделе!

– Этот бордель принадлежит нашему компаньону, позволь тебе напомнить, – горько усмехнулся Игорь, – так называемой «крыше»…

– Не смей дерзить! – вскрикнул доведенный до бешенства непокорством сына Луганов-старший.

– И каким образом, – словно не слыша этого возгласа, продолжал Игорь, – я могу встречаться с ней в другом месте? Кто мне ее отдаст? Что ж, если ты так хочешь, поговори с Михеем. Мне тоже претит, что Агды удовлетворяет похоть невесть кого!

– О боже, – взмолился Федор Николаевич, – за что мне это! Ты хоть понимаешь, что твои посещения борделя бросают тень на мое имя! Скажи спасибо, что вся пресса – у Коваля в кармане, не то бы давно в газетах красовалась твоя фотография в голом виде с этой чукчей. И что это за история с кокаином? Это она приобщила тебя к этой дряни?

– Я отказываюсь с тобой говорить! – Игорь крутнулся в кресле и замер, повернувшись спиной к отцу.

– Ах вон оно как! – окончательно взбесился Федор Николаевич.

Он подбежал к креслу, в котором сидел Игорь, и что есть силы крутнул его. Когда Игорь оказался лицом к нему, Луганов-старший резким движением остановил кресло и замер согнувшись, с напряжением всматриваясь в перекошенное от злобы лицо сына.

– Я приказываю тебе, – с холодным бешенством произнес он, – забыть дорогу в этот бордель.

Игорь хотел было выкрикнуть в лицо отцу какое-то злобное ругательство, но вдруг успокоился, его пошедшее красными пятнами, искаженное гневом лицо разгладилось, побледнело, и он делано небрежным тоном сказал:

– Ну что ж, тогда, может, пригласишь меня провести уик-энд на Опаловом мысу?

Он не мог удержаться от язвительной усмешки. Если бы не его отчаяние и раздражение, эта усмешка не превратилась бы в страдальческую гримасу. Чувствуя, что сейчас заплачет, Игорь собрал все свои силы и рассмеялся. Но Федор Николаевич различил в его голосе дрожь запутавшегося и готового отступить человека.