Михаил Серегин - Разборки в Японском море

Дудник тоже был в бандане, темно-зеленой, с рисунком из белых костей и черепов. Наряд капитана отличался особенной элегантностью – мягкая широкополая шляпа с пером, черная рубашка, замшевые брюки. Дед был в кожаной жилетке на голое тело, как и Дудник, только у последнего она была из замши, с длинными махрами и серебристыми колечками. Сашка надел тельняшку, а на шею повязал белый платок.

– Только прошу не горячиться, – предупредил Рок, – и много не пить.

Он кивнул на прихлебывающего из бутылки ром Череватенко.

– Зачем же мы тогда идем на берег? – хохотнул тот. – И потом, нам, закаленным волкам, можно промочить горло как следует, а вот тебе, – с насмешливой жалостью взглянул он на Сашку и облизнул обветренные губы, – вообще пить не полагается. Ты ж прошлый раз был никакой, чайка гнилая – и только!

– Это касается всех, – строгим тоном сказал Рокотов.

– Слышь, кэп, – не унимался боцман, – а зачем нам вообще с этим греховодником встречаться? Не проще ли было послать его куда подальше, чтоб ему сдохнуть, как малышу Билли! Чистая рисовка получается, трепак ему на шкентель!

– Все равно когда-нибудь встретиться придется, – пожал плечами Рокотов, – к тому же надо с Морганом перетереть насчет рома.

– Я как раз дегустирую, – хитро улыбнулся боцман, – и могу со всей определенностью заявить, что ром филиппинцы мастрячат так себе, не лучше самогона на шишках, сукияки им в задницу.

– Если он так себе, – улыбнулся Рокотов, – что ж ты его глушишь?

– Я его только продегустировал, – насупился боцман, показывая пустую на треть бутылку.

Порт был довольно большим по масштабам Таруты. Здесь в бухте, со всех сторон закрытой от ветров, разместилась и военно-морская база, и контейнерный терминал с огромными кранами, и небольшой судоремонтный завод. Дальше шли пассажирский терминал и управление порта. В самом конце бухты, где было самое мелкое место, качался старый дебаркадер, используемый в качестве причала для небольших суденышек и моторных лодок. Пришвартовавшись у дебаркадера, Рокотов сунул дежурному матросу десятидолларовую купюру за стоянку, и небольшая команда вышла на берег.

До «Сороковой параллели» отсюда было рукой подать, и через некоторое время, оставив на улице Германа и Сашку, Рок с оставшимися членами команды вошел в ресторан.

«Сороковая параллель» была заведением причудливым и веселым. Вывеска была сделана в виде бригантины, по борту которой бежали переливчатые буквы. Как только вы пересекали порог этого кабака, вас встречал оскал гипсового черепа, висящего на стене поверх двух таких же гипсовых скрещенных костей. Чуть дальше с левой стороны на вас свирепым взглядом смотрела бронзовая голова Генри Моргана, над которой, закрепленный на выпирающем из стены куске мачты, висел черный драный лоскут паруса. Череватенко не упускал случая состроить рожу жестокому Моргану и по-свойски потрепать по плечу Уильяма Кидда, деревянная раскрашенная скульптура которого высилась справа от прохода. Того самого Уильяма Кидда, или малыша Билли, чей жребий казался боцману вполне пригодным для того, чтобы свести в могилу проклятого Михея. Неподалеку от фигуры Кидда торчало древко пиратского флага, а само полотнище всякий раз падало на лицо проходящего мимо посетителя. Зал представлял собой разделенное на три анфилады тускло освещенное пространство, похожее на широкую реку с рукавами. Китайские ширмы и прибитые к стенам веера разряжали несколько мрачноватую обстановку заведения.

Пробиваясь сквозь клубы синевато-зеленого света и сизого дыма, не стараясь перекричать оголтелую толпу матросни и прочего люда, отбиваясь от надоедливых проституток, Рокотов вел свою ватагу, кидая по сторонам невозмутимые взгляды и жестом приветствуя знакомых матросов, офицеров и пиратов. Он сразу узнал феклистовских ребят, те салютовали команде «Вэндженса» пронзительным свистом, порядком накачанные, пыхтящие сигаретами и сигарами. Сам Лист сидел с двумя своими бригадирами чуть поодаль и потягивал саке, разливая его по чашкам из бирюзового керамического кувшинчика.

Рокотов поздоровался с Листом, светловолосым, темноусым молодцом с хриплым голосом и заячьей губой. Сцена находилась в глубине разбитого на рукава зала, и потому, когда Роджер, как называли здешнего пианиста, кубинца Хосе Родригеса, заиграл джаз, сюда, к шкентелю изогнутой стойки, тянущейся словно пенный след за кормой, сгустки мелодии доплывали, размытые шумом и освещением. Этот свет бутылочных днищ колыхался подобно гигантскому клубку морских водорослей. Люди плавали в нем точно рыбы.