Михаил Серегин - Киллер рядом – к покойнику (Сборник)

Открыв глаза, он стал следить за игрой теней на потолке. Вообще-то они были неподвижны, но Фокину почему-то казалось, что они медленно движутся, слагаясь в какую-то прихотливую комбинацию.

Потом тени отступили. Но глухой грохот в голове, словно там ворочались тяжелые жернова, не ушел. Напротив, он стал еще явственнее.

И тут на Афанасия навалился такой безотчетный, липкий, животный страх, что он попытался сорваться с места и убежать.

Но ноги словно прикипели к скомканной постели, руки не желали двигаться, а на лбу проступали капельки пота… и только, как накрытая шляпой птица, загнанно билось и трепетало сердце.

Афанасий поднялся с постели, и вдруг по всему дому, разрываясь, зазвенел истошный вопль, затем пополз глухой грохот и звон разбитого стекла – и пьяный рык соседа, разросшись до визга: «Что за сука, еб твою м-мать?..» – вдруг оборвался коротким хрипом.

Утлая дверца фокинской каморки треснула и вылетела под страшным ударом, а потом несколько сухих автоматных очередей разнесли многострадальную дверь, уже повисшую на одной петле, причем нижней, буквально в щепы.

Двое парней с автоматами наперевес ворвались в комнату Афанасия и начали в упор расстреливать кровать, комод, ободранный деревянный сундук, стоявший тут с незапамятных времен…

– Где он?

– Да синий черт сказал, что он спит у себя.

– Перекрылся где-то. Надо перевернуть весь дом.

– Микул сказал, чтоб работали тише, потому что, не дай бог, мусора ластанут… конечно, отмаз нам вылепят, но тогда и до второго отдела дойдет, и до Музыканта.

– Тогда кранты…

Свистящий, напряженный, сухо раздирающий воздух диалог этот прозвучал, когда в комнате Афанасия не осталось ни одной целой вещи. Все было расстреляно в упор.

В этот момент в разгромленную комнату вошел третий парень. Он волок за шкирку ничего не соображающего от самогона и сонливости деда Егорыча.

Деда ткнули носом в расстрелянную фокинскую постель и рявкнули:

– И где он, ты, синий сморчок?

– Вы… вы…

– Вышел? Ты же сказал, дед, что тут он!

– Вы… выродок ты! Ех-х-х… попался бы ты мне в тридцать восьмом… под Халхин-Голом!!!

– Погоди, – сказал один из молодцов, – постель-то совсем теплая. Тут он был. Куда же он мог деться? Эй, дед!!!

– А ты скажжи бля-дям из блока НАТО… шта-а-а…

– Дед, мать твою!!! -…в Бер-р-рлине с блеском мы з-зы…кончили атаку… и написали на рейхстаге: х-ху… в-вам в ср-р-раку… – Да брось ты его! – брезгливо сказал один из молодцов и замахнулся было на старика, но тот с неожиданной резвостью высвободился из рук гоблина и пнул того, кто замахнулся, прямо в живот, да так удачно, что амбала скрутило… он согнулся в три погибели, а старик, подскочив на месте, как горный козел, прыгнул на второго гоблина (третий уже вышел и с автоматом наперевес обыскивал дом) с криком:

– А-а-а, пиписькин чердак!!!

Тот попытался было смахнуть с себя не в меру прыткого старишку, но в этот момент буквально с потолка на него обрушился Фокин.

Все это время он сидел над дверью в жалком подобии антресолей, которые были хороши тем, что со стороны никак нельзя было заподозрить их наличие в этой комнате – настолько бесформенны они были.

Фокин размахнулся и ударил амбала в основание черепа сложенными перед собой кулаками. Тот крякнул и свалился наземь, увлекая за собой мертвецки пьяного Егорыча, который продолжал дрыгать грязнейшими босыми ногами и вопить во всю мочь:

– Многа-а-а снегу н-навалило у колхозного двор-р-ра… Гришка, Петька и Данила поморозили херрра!!!

Налетчик, которого Егорыч так удачно ударил в живот, пересиливая боль, поднял дуло автомата… Фокин успел схватить автомат и отвести от себя, и в ту же секунду за спиной амбала раздался нечленораздельный утробный вопль, с которым троглодиты шли войной на мамонтов – и глиняный горшок с рыжим от старости и засухи кактусом разбился о бритый затылок верзилы.

Тот мешком свалился на Егорыча, который выкарабкивался из-под туши гоблина, сбитого с ног Фокиным.

В дверном проеме возникла шатающаяся фигура Маньки в облезлой ночной рубашке, в которой, очевидно, еще бабка рожала ее мать.

Очевидно, именно эта героическая женщина – Манька – несмотря на затрапезный вид и термоядерный самогонный запах изо рта, молодецки сразила горшком боевика.

Фокин только всплеснул руками.

– А-а-а!!! – вдруг раздался дикий вопль, полный ужаса, и по коридору мимо кухни, мимо фокинской комнаты промчался третий, последний амбал – уже без автомата, зато с окровавленным плечом и распоротой на спине кожаной курткой.