Сергей Коротков - Снег над барханами

Среди немецких паратруперс СС ходило негласное правило — своих раненых не добивать, те сами должны были отставать и прикрывать отход всей группы ценою собственной жизни. Поэтому, когда встал вопрос, кому из двоих остаться — пребывающему в полубессознательном состоянии от укусов термитов и сильных анальгетиков Йозефу или «одноногому», но трезвомыслящему Майеру, — решение было очевидным. Ранения командира в данном случае не рассматривались вообще. Он мог передвигаться самостоятельно и был необходим своим подчиненным.

Шестеро навьюченных взрывчаткой товарищей скрылись за соседним барханом, а он, Майер, с последним пулеметом и двумя гранатометами залег в засаде. И стал ждать противника, прекрасно понимая, что коллективным решением, якобы по его собственной воле, его обрекли на верную смерть. А этот бархан под его животом станет его могилой. Во славу Великой Германии и во имя великого фюрера…

Он беззвучно заплакал. Ему не хотелось умирать. Да еще так, обездвиженным и беззащитным. Он ведь даже перекатиться, меняя позицию, не сможет, не говоря уж о…

Майер шумно высморкался в песок, глубоко вздохнул и… Внезапно почувствовал насыщенный запах ванили и корицы — точно такой же, какой расползался каждое утро по его родному дому, когда он был семилетним, а стройная, улыбчивая мама всегда пекла сдобные булочки на завтрак…

Голова закружилась, и он закрыл глаза, боясь потерять сознание.

Синцов издалека увидел Агинбека, плетущегося по окраине аула с южной стороны, и жутко обрадовался встрече. «Старик, епта, живой, чертяка!» — заорал он мысленно.

Николай заметил, что и мираб, ведущий под уздцы ишака, облегченно вздохнул, завидев его, живого и почти невредимого.

— Агинбек, дорогой ты мой человек… — прошептал лейтенант и понесся навстречу, бросился в объятия аксакала и долго мял его и тискал, от чего у обоих выступили слезы. — Как же я рад, что ты жив и, кажется, здоров! Да? Да! Ура-ура-ура! Как же мне тебя не хватало! Я звал тебя, старик. Ты слышал?.. Грешным делом даже подумал, что тебя убили. А ты все такой же, старый, черный и сморщенный, как печеный баклажан. Где тебя носило, отец?

— Однако шайтан ловить по пескам, — улыбнулся Агинбек потоку вопросов и приветствий друга, ощерившись беззубым ртом с двумя последними резцами. — И моя рад видеть Коля-ака. Слышал твоя, да. В голове. Убивать мал-мало шайтан, быстро ходить к тебе.

— И много наловил-убил, уважаемый? — Николай лыбился, мельком подумав о том, что он теперь, кажется, знает, что такое настоящее счастье — первый раз в жизни искренняя и огромная радость просто распирала его.

— Есть мал-мало. В песках птицы едят три. Твоя два, моя один. А еще пять… нет, шесть, однако… говорить с джинном уже.

— Да ты герой, Агинбек! Как пить дать к ордену представят, охотник ты всея пустынь.

— Вода давать хорошо, да. А ордена моя чапан не надо. Я не офицера. Махорка надо — солнце убить моя табак, два грядка не поливать глупая Гугуш. Да патроны мал-мало надо к этой вот обновка, — старик с довольным видом пошлепал по прикладу трофейной снайперской винтовки, висевшей на боку, как по крупу своего ишака.

— Все будет, отец. И патронов подкинем, и махорки, и крупы с сахаром, да и на медаль ты точно настрелял, дорогой. Молодец, что жив остался и фашистов потрепал изрядно. Нам сейчас чуть передохнуть, оправиться да закончить начатое. Догнать врага, добить его в этих барханах. Только уже без спешки и ошибок. Мы и так молодцы с тобой, старик! Бо́льшую часть их спецов положили, планы им спутали, вымотали нервы и силенки. Дырку от бублика им и их Гитлеру, а не Первомай радушного Востока!

При упоминании главного нациста Германии Синцов вспомнил и про своего верблюда и спросил:

— Как думаешь, отец, Гугуш добралась ли?

— Гугуш умная, — пробурчал мираб, по-прежнему резко меняя свое мнение об умственных способностях кого-либо из родных и близких. — Однако совсем скоро тут будет. Что с ногой, Коля-ака?

— А-а, пустяки… Зацепило мал-мало, отец! — Синцов махнул рукой, но на самом деле не переставал испытывать боль, и не только в этой ране.

— Садись, офицера, смотреть моя будет, однако, — с этими словами Агинбек скинул с крупа ишака туго перемотанную плащ-палатку, ловко развязал и расстелил ее возле дувала, опоясывающего селение.

— Ого, никак трофейная? — лейтенант усмехнулся, следя за манипуляциями старика и сбрасывая с себя амуницию и оружие.

— Зачем это мертвому шайтану? Прибрал мал-мало… Моя нужно, если офицера не возря… не возразять.