Лев Пучков - Бойцовская порода

…Осень. Лист последний самый В небе прочертил строку.

Меркнет световая гамма. Скоро ветер — зверь упрямый — Бросит снегом на скаку.

Осень тихо входит в душу. Не врывается, как лето. Желтизна пророчит стужу. Просится тоска наружу. Не люблю ее за это…

Не люблю ее за грусть, Что светла и бесконечна. Что похабно и беспечно Раздевает девку-Русь…

Да, годика этак два назад, примерно в это же время дня, вот такими стишатами разродился обуянный спонтанным припадком лирической грусти боевой брат пресловутого Пса — Ваня Соловей, мастер ратного труда и вообще мастер на все руки.

Стишок, сами видите, получился претенциозным и неотесанным. Ежели бы, допустим, фугас поставить, из гранатомета влупить по движущейся цели, пулемет починить, по-тихому зарезать кого-нибудь в ночи или, на худой конец, собаками загрызть — милое дело!

А стишок… Это было некое божественное откровение. Представьте себе: сосновый бор, благоухающий чудодейственным хвойным экстрактом, каракулевые облачка, неспешно ползущие по не правдоподобно синему сентябрьскому небу… Подготовка к самому любимому с первобытных времен мужскому занятию — охоте на дикого зверя. А где-то неподалеку ходит юная, вечно желанная женщина, которую можно в любой момент отловить промеж сосен и с разбегу подвергнуть исполнению супружеских обязанностей в одной из замысловатых позиций, рекомендуемых индийскими затейниками. А можно и не в одной… В общем, бабье лето со всей атрибутикой, в самом полном, смысловом объеме, который знающие люди вкладывают в это понятие.

Ваня — по жизни малослов и педант — этого дикого для него приступа лиризма страшно стыдился и делиться своим огрехом поэтическим ни с кем не собирался, даже с той самой вечно желанной — женой Ниночкой. Но вредоносный егерь Василий (страхолюга волосистый!), удостоившийся чести соприсутствовать при божественном откровении, отчего-то вдруг стишок тот запомнил, записал и моментально растиражировал среди своих. Читайте, завидуйте — вот с таким пиитом, мать его за ногу, две недели жили под одной крышей и на кабана совместно охотились! Есть чем гордиться…

Теперь, два года спустя, ситуация узнаваемо повторяется-с небольшими, правда, разночтениями. Вместо соснового бора — раскинувшийся на необъятных просторах могучий разлапистый ельник, подковой окаймляющий подернутые ряской просторы Дарьина болота. Но все равно тут хорошо, привольно и покойно, потому что на днях заморозки шарахнули и гнус весь передох. Неделей раньше я бы с огромным удовольствием посмотрел, как вы тут на приволье попробовали бы справить надобность и визжали бы, как порося недорезанное, когда вашу белую рыхлую задницу, исковерканную офисным креслом, синхронно атаковали бы минимум три взвода кровососучих гадов.

А сейчас — прелесть! Сдохли гады, заморозка не вынесли. И такая благодать кругом! Тишина, ветерок паутинки таскает — бабье лето, одним словом. Хочется валяться возле костерка с шашлычком, поглаживать запотевший бок пивного бочонка и, мечтательно глядя в небо, слагать стишки. И охота присутствует в полном объеме — да такая увлекательная и азартная, куда там той, кабаньей, двухгодичной давности! Только вовсе не подготовка, а самый что ни на есть финал. Мы с вами проспали основную часть и угодили к развязке…

По извилистой тропинке, петляющей в ельнике, топали трое. Вернее, собственно, топал один, второй висел, едва подавая признаки жизни, а третий прогуливался налегке, с непривычки запыхавшись и вспотев.

Высокий плечистый мужик лет сорока, в изодранной окровавленной футболке, сквозь прорехи которой хорошо просматривались великолепно тренированные мышцы, тяжкой поступью двигался в сторону болота, сильно хромая на левую ногу. На его правом плече висел голый по пояс экземпляр Homo sapiens ненамного меньших размеров, судя по отменно развитой мускулатуре, также не склонный к сидячему образу жизни. Знающий человек сказал бы, что экземпляр сильно контужен и нуждается в оказании квалифицированной медпомощи — простреленные руки безвольно болтаются, голова окровавлена, из разверстого рта изредка вырывается слабый стон в обрамлении кровавых пузырей.

Впрочем, сам «буксир» также пребывал в плачевном состоянии. Левое бедро его под располосованной повдоль брючиной было туго перетянуто пропитанной кровью тряпкой, сквозь которую просачивались крупные темные капли, а в левую голень хищно впился редкими зубами волчий капкан, при каждом шаге зловеще позванивавший волочившимся следом обрывком цепи. С точки зрения любого нормального индивида, человек с такими повреждениями должен мирно лежать без сознания либо заходиться в предсмертном вопле, пребывая в состоянии полноценного болевого шока. Но «буксир» с упорством боевого робота, запрограммированного на определенный алгоритм, размеренно пер свою нелегкую ношу к болоту, шумно всасывая напоенный хвойной субстанцией воздух и словно бы игнорируя присутствие идущего следом «охотника».