Михаил Серегин - Полет ночной бабочки (Сборник)

Неожиданно в салоне запищал мобильник. Митронов поднес трубку к уху. Какое-то время слушал, потом ответил:

– Отлично, давай хоть этот.

Итак, они выбрали жертву, решила я.

Мы в это время обгоняли одинокий фургон, точно в таком ехал лысый.

– Думаешь, он груженый? – продолжал разговор Митронов. – Ну да, тащится еле-еле… Подожди, сейчас подъем будет, посмотрим.

Подъем появился перед нами как на картинке, не слишком длинный, но крутой. Дорога в этом месте, нырнув в пойму реки, снова медленно забиралась на верхушку холма.

Мы остановились на середине подъема, наблюдая, как фургон, надрывно рыча мотором, выпустив струю черного дыма откуда-то сбоку и снизу, где у него была выхлопная труба, медленно ползет в гору.

– Груженый, – очень довольный, сказал Митронов. – Не знаю чем, но явно чем-то тяжелым. Отлично, после подъема берем его.

Он рывком тронулся с места и в одно мгновение догнал «КамАЗ», взобравшийся уже на вершину холма и набиравший скорость. Первая «девятка», где сидели амбалы, обогнала нас, вырвалась вперед и на большой скорости стала обходить «КамАЗ». Водитель его, почуяв неладное, выглянул из окна, я видела его испуганное, побледневшее лицо, лицо жертвы. Он хотел уйти. Отчаянно заревел мотором, дым из выхлопной трубы стал гуще, но груз был слишком тяжел, и машина едва тащилась. Водитель снова выглянул в окно, посмотрел назад, что происходит. Я видела отчаяние в его глазах и вдруг поняла, что запомню эти глаза на всю жизнь. Ну, где же, где же эти проклятые менты? Пока они приедут, банда Митронова успеет убить водителя, разграбить груз. Или мой радиомаячок и вправду отказал? Или вся эта история с часами была чистой воды блефом?

Я нервно огляделась. Дорога по-прежнему была пустынной, словно вымершей, ни одной машины. Черт бы побрал этих ментов!

Внезапно из окна передней дверцы высунулся ствол автомата, сверкнул огоньком, послышался треск автоматной очереди. Били по колесам. «КамАЗ» потерял управление, стал болтаться из стороны в сторону, тормозить. Тогда стали стрелять по кабине. Брызнули осколки стекла. «КамАЗ» остановился, его развернуло поперек дороги, едва не унесло в кювет. Остановились и наши «девятки». Два амбала, выскочив из машины, направились к расстрелянному «КамАЗу», открыли дверцу, на асфальт вывалилось безжизненное, окровавленное тело. Митронов хотел выйти им на помощь, но тут позади завыла сирена, заревели моторы мчащихся на большой скорости машин, заскрежетали об асфальт шины.

– Блин, менты! – заорал во всю глотку Митронов, оглядываясь по сторонам. – Слышь, менты! Уматываем! Быстрее!

Митронов отчаянно газанул, рванулся вперед, но ехать было некуда. Дорогу загородили расстрелянный «КамАЗ» и «девятка» двух амбалов.

– Блин, быстрее, собаки, – яростно ругался Митронов, в то время как два амбала, как зайцы подбежав к «девятке», залезли в нее и завели мотор. Но рев моторов и вой сирен возникли и впереди – навстречу нам тоже мчались милицейские машины.

– Черт, они и спереди! Вот гады!

Гулливер с передней «девятки» высунул ствол автомата, стал стрелять по подъезжающим машинам. Из них сразу же открыли огонь.

– Палят, вот заразы! Откуда только они взялись!

– А ты еще не понял? – вдруг отчетливо произнесла Даша. – Их привела эта стерва, – она указала на меня. – Продала тебя ментам. Говорила я тебе, но ты мне не поверил.

Митронов на мгновение замер с открытым ртом, глядя на нас обеих ошалелыми глазами.

– Ты? – проговорил он едва слышно. – Ты – продала? Ты – от ментов…

Он побагровел, глаза налились кровью.

– Убью, сука! – завопил он и потянулся за пистолетом.

Я быстро открыла дверцу, выкатилась мячиком наружу, попробовала докатиться до спасительного кювета. Но вокруг свистели пули и одна зацепила меня, потом другая, третья… Я все-таки докатилась до края дороги. Но как упала в кювет, не помню. Будто провалилась в болото, и темная жижа сомкнулась над моей головой.

Я очень долго ничего не помнила. Только боль. Режущую, ломящую, выматывающую душу боль. Изредка, когда боль становилась невыносимой, я приходила в себя, видела словно в тумане ослепительно-белые стены операционной, внимательные, серьезные глаза врачей. Их лица, скрытые белыми марлевыми повязками. Потом снова впадала в забытье. И боль, боль, боль. Я не знала, сколько это все длилось, может, мгновение, может, целую вечность. Но однажды я вдруг проснулась, ощутила, что боль отпустила меня, замерла где-то в недрах моего тела, как страшное, ненасытное чудовище. И открыла глаза.