Елена Крюкова - Железный тюльпан

— Лю-ба!.. Лю-ба!.. Лю-ба-а-а!.. Браво-о-о-о!.. Би-и-и-ис!.. Еще!.. Еще!..

Она улыбалась, кланялась, прижимала руки к груди, посылала публике воздушные поцелуи. «Еще, еще, так вот кричали мне мужчины, какое ненавистное прошлое рабочее словцо». Черные налаченные локоны на щеках вымокли, развились. Пот тек с нее градом. Убегая за кулисы отдышаться, она утирала лицо, шею и руки полотенцем, что протягивал ей смеющийся от радости помреж.

— Люба, ура, ведь это триумф!.. У нас в России сейчас больше нет такой блестящей певицы, как ты… Это настоящее шоу, на высшем уровне… Мы продадим этот «Карнавал» в Голливуд, в Карнеги-холл, куда угодно, вот увидишь…

Она поклонилась еще раз. Зал неистовствовал. Она убежала за кулисы — теперь уже совсем. «Пусть хоть голоса сорвут — больше не выйду!» Подтанцовщики и подпевалы толпились восторженно за кулисами вокруг нее.

— Что, козлятки-ребятки, полный кайф?.. все по кайфу, оттяг капитальный!..

— Да уж, Любка, показала ты всем…

Мелькнуло в толпе бэк-певцов улыбающееся лицо синего Фрэнка. Вон и Джессика. Милая мулаточка. До чего зеленые глазки. А вот и ребята-рокеры, здорово они ее выручили во втором отделении. Правильно Беловолк сделал ставку на молодежь — рок их родной язык, и с молодняком надо говорить на их языке. Ну ведь и она не старуха, ха! Сколько лиц… какая толпа… Какой стыдный пот течет по лицу все время, как жарко мне, скорей бы на воздух, скорей бы куда-нибудь вон отсюда…

— Попей, — Беловолк протянул ей термос с горячим кофе. — Ты же умираешь от жажды. Как ты вытянула все эти «бисы», не пойму. Практически это третье отделение. Ты на сцене уже четыре часа. Больше!

— Марафон, танцуем без перерыва, — тяжело дыша, бросила Алла и припала к термосу. — Ф-фу, горячее! А холодненького ты ничего не захватил?

— Если тебе дать сейчас холодненького, дура, двустороннее крупозное обеспечено. Пей это! О, вот и наши друзья, — продюсер показал белые вставные зубы, — здравствуйте-здравствуйте, дорогие мои!.. Григорий Андреич… Бахыт… Риточка, мое почтение, вы, как всегда, неотразимы…

Алла оторвалась от термоса. Как это здорово, что она ливанула в кофе слишком много коньяка. Ударило в голову, отлично.

Ее глаза скрестились с глазами Риты Рейн.

— Ну что, переодеваться? — спросила она Беловолка, не сводя глаз с Риты. — Или ехать на банкет прямо в эстрадном наряде?

— Езжай так, не напрягайся, дай только я с тебя плащ сниму, — Беловолк шагнул к ней, осторожно снял у нее с плеч черный шелковый плащ, — тебе идет это платье.

Зубрик кашлянул. Алла продолжала смотреть на Риту. Рита — на нее.

На ее грудь. Алмазы на черном. Ее алмазы — на груди этой потаскушки.

— Куда едем, Юра, — Бахыт сделал нарочито бодрый голос, — где отмечаем сногсшибательный успех нашей изумительной, неподражаемой Любочки? — Он нахально подмигнул Алле. — Какой ресторан сняли? «Арагви»? «Пекин»? «Вольф»? Или что покруче?

- «Парадиз», - пожал плечами Беловолк. — Так захотела Люба. Хозяин — барин. Она всегда любила обедать в этом ресторане… когда возвращалась со всех гастролей, особенно из Америки… Этот ресторан для нее почему-то Русью пахнет, представьте! — Он словно оправдывался перед Бахытом и банкиром. — И нашим рокерам будет там посвободнее… не как в «Пекине», к примеру!.. они ведь привыкли к своему бесшабашному «Птючу», к тусовкам у Лехи Красного…

- «Парадиз», это где-то около Комсомольской площади? — Рита сморщила нос. — Не слишком грязная дыра?

— Ну что вы, Риточка, как можно, я бы Любу никогда не затолкал в дыру, там очень приличная кухня, и дизайн ничего, и есть где поплясать, и стук поездов за стенами слышно, романтика дороги, так сказать, вечных гастролей…

— Все мы на этой земле гастролеры, — ощерился Зубрик, колыхнув подбородками, — так давайте же пить и веселиться! Прямо сейчас и едем?

— Пить и петь, — жестко сказала Алла. Она уже вскинула драгоценную сумку на плечо. Во время ее концерта сумку неусыпно стерег Беловолк. В сумке была вся ее жизнь и смерть. Тюльпан — и пистолет. — Если я выпью, я ведь снова раскочегарюсь, как пить дать! И будет четвертое отделение, но уже в ресторане. Давай, Юрочка, шевели ножками! Пока мотор разогрет — надо ехать, ехать, ехать!

Красные буквы потеками сползали по стеклу.

«PARADISE».

Я никогда и никуда не уйду от тебя, проклятый ты, заколдованный ресторанишко.

На стыке дорог, под шум колес, на площади Трех Вокзалов…

Столы были накрыты на славу. Среди официантов я увидела моего родного халдея Витю. Он помахал мне рукой. Дура, он машет рукой не тебе, а Любе.