Михаил Серегин - Облава на волка

Он оглянулся на стойку, но халдея там не увидел.

– Нет никого, – проговорил парень, стараясь не попадать своими глазами в колючие глаза Седого, – и правда кафе закрыто. А я не понял сначала… Я, признаться, выпивши… Ну, я пойду?

Он поднялся.

– Сиди.

Мордастый послушно опустился на стул.

Несколько минут они молчали. С Павлика слетел весь хмель, и он чувствовал себя очень неуютно под прицелом пристальных глаз старого вора.

– Я вот тоже всю жизнь юриспруденцию изучал, – заговорил Седой. – Только с другой стороны.

– Как это? – очевидно, из вежливости спросил Павлик.

Седой усмехнулся.

– Ну, в первый раз я в колонию по глупости влетел, – медленно выговорил Седой, постукивая по столу пальцами. – Шли по утрянке с приятелями по проспекту, смотрим, лоток с мороженым стоит, а продавец отвернулся – шнурки на ботинках завязывал, что ли, хрен его знает… Только жопу из-за прилавка видно. Ну, мы сдуру и взяли себе по порции, да и пошли дальше… Как профессионал, скажи мне – как это называется?

– Кра… кража, – сглотнув, ответил парень, – мелкая.

– Ну а сзади нас воронок ехал, – рассказывал дальше Седой, – так он, может, по каким другим делам ехал, а только нас оттуда заметили. И не посигналили ничего, не шумнули, а просто два мусора вылезли, за нами тихонько пошли – нас трое было – да сзади схватили и в воронок. – Седой и сам посмеялся тому, как у него складно выходило. – Ну и припаяли нам. Время тогда другое было, не то, что сейчас…

– Сейчас закон гораздо гуманнее к малолетним преступникам, – робко заметил Павлик.

Седой кивнул, давая понять, что считает это замечание очень ценным для себя и для целостности рассказа.

– Там же, в колонии, и чифиря я первый раз попробовал, и марафету. Годик покантовался, поумнел, заматерел, да и как-то ночью мы с приятелем – дежурными были – вертухая кастрюлькой по тыкве оглушили и в бега… Года три я побегал, потом к деловым одним прибился, потом магазинчик мы подломили, я и еще человек пять влетели, ну и опять нам по полной… Вот всю жизнь мне так, – горько усмехнувшись, проговорил Седой.

Парень молчал.

«Нет, – подумал Седой, – что-то не получается… Как ведь это бывает – в Америке вонючей люди, если у них душа болит, ходят к психиатру и изливаются ему, так сказать… Душу лечат. А у нас принято кому-нибудь в жилетку поплакаться, в рубашку сморкнуться, выплеснуть эмоции, короче говоря… И тогда вроде легче становится… А мне почему-то не помогает. Смотрю я на эту рожу брыластую и только раздражение чувствую, а никак не облегчение…»

Седой поморщился, чувствуя, как в душе у него нарастает глухое раздражение, грозящее перелиться в бешенство. Теперь ему уже хотелось, чтобы парень ушел.

Но тот не уходил. Сидел, блуждая глазами по стенам, и явно подыскивал какой-то комментарий к словам Седого.

– Повезло, что живой остался, – сказал Павлик, – при такой-то жизни… Дай бог, чтобы дальше так…

– Чего? – поморщился Седой.

Он повернулся к парню и приподнялся на стуле – смотрел внимательно на парня.

– Повезло, говорю, – повторил Павлик, опуская глаза.

– Не понял, – сказал Седой, больше всего на свете желая, чтобы парень ушел и больше никогда не попадался ему на глаза.

– Чего не понять-то? – засуетился Павлик, до крайности встревоженный переменой настроения собеседника. – Сам же говоришь, что жизнь у тебя… у вас была того… тяжелая…

– Это я понял, – терпеливо произнес Седой, – а что ты имел в виду, когда сказал: «Дай бог, чтоб дальше так?» Я ж тебе про зону рассказывал…

– Ну, это… – промямлил Павлик, со страху мало уже что соображая, – мало ли чего…

– Так, – Седой с трудом поднялся, – ты чего это?

– А?

– Недоговариваешь чего?

Седой почувствовал, что уже не сможет себя сдержать. Он, огибая стол, двинулся на парня. Павлик смотрел на приближающегося к нему старика, и глаза его постепенно расширялись.

Парень вскочил со своего стула.

– Эй, эй… Помогите! – крикнул он, очевидно, обращаясь к халдею. – Не надо… Не…

Неизвестно, откуда и силы взялись у Седого. Он схватил Павлика за горло, приподнял его так, что ноги парня болтались в полуметре от пола.

– Ты чего темнишь, сука?! – заорал он. – Чего темнишь, падла? Слепых на столбы наводишь?! А, гнида? Мне не ясно, что ли, что ты знаешь что-то и молчишь? Задушу гада! – вдруг совсем по-звериному заорал Седой и, присев, отшвырнул Павлика к входной двери.

Парень грохнулся о дверь, но тут же вскочил. Толкнулся на выход, но дверь почему-то не открывалась. Он обернулся и увидел Седого, идущего прямо к нему.