Сергей Зверев - Любовь Жигана

Но даже этого он не мог сделать, пока Панфилов не выполнит первую часть их договора – не урегулирует вопрос с его прежним хозяином – ордынцем Сашей Шиндлером. Как Константин будет его урегулировать, Сержа совершенно не интересовало. Раз взялся, – значит, должен сделать, это полностью его проблема. Сержа волновал только один вопрос – когда Константин это сделает?

Константин не рассчитывал на то, что с Шиндлером удастся договориться или откупиться от него. Он слишком хорошо знал нравы таких людей и их представления о жизни. Они уверены, что, пока человек идет на компромисс, на него можно продолжать давить и угрожать ему. А как только он упрется и будет стоять на своем – просто его убить. И закрыть проблему.

Однако Панфилов решил закрыть проблему первым. Он сам убьет этого Шиндлера и тем самым расчистит путь Сержу Ефремову. От этого зависит, получит ли Панфилов то, на что надеется. Рисковать он не мог.

Вопрос с Сашей Шиндлером должен быть решен надежно, без всяких оговорок, без всяких «если». Потому что он будет последним, кто увидит прежнее лицо Константина Панфилова.

Район Ордынки Панфилов знал неплохо, хотя и не настолько, чтобы ориентироваться в нем с закрытыми глазами. Но, когда Серж рассказывал ему, где находится «резиденция» управляющего общаковой собственностью ордынцев, Константин отчетливо вспомнил небольшое трехэтажное здание на углу Пятницкой и Вишняковского переулка.

Первый этаж занимал ресторан с красноречивым названием «Трактир на Пятницкой». На втором этаже находилось казино, носящее официальное название «Зеро», но которое было больше известно как «Прощальный бакс». Часть третьего этажа занимали «нумера», в которых Шиндлер держал несколько «девочек» для «своих», то есть для постоянных клиентов. Можно было и со своей бабой подняться на третий этаж, но стоило это не дешевле, чем снять «девочку» Шиндлера.

Там же, на третьем, располагалась и небольшая «контора», где Шиндлер подсчитывал прибыль и ломал носы своим «шестеркам», когда те приворовывали слишком много. Бригадиры у него все со сломанными носами ходили, словно боксеры – профессионалы, хотя бокс большинство из них смотрели только по телевизору.

Брать его в «конторе» было практически невозможно. На это потребовался бы взвод ОМОНа как минимум. Первый охранный пост был выставлен Шиндлером у входа в ресторан, второй – на лестнице, ведущей на второй этаж, в казино, и третий – у дверей «конторы». На одном из них обязательно нашумишь, а это значит – провалишь всю операцию: у Шиндлера наверняка предусмотрен какой-то запасной путь отхода на случай непредвиденной опасности. Уйдет – и глазом моргнуть не успеешь.

Кроме того, Шиндлер, чтобы не иметь неприятностей, раз и навсегда запретил устраивать разборки в ресторане. Его охрана проверяла приборами каждого входящего и предлагала сдать оружие на хранение или отправиться в другое место.

Поначалу кое-кто скандалил, а потом привыкли. Понравилось даже. Да и правду сказать, в шиндлеровском «Трактире на Пятницкой» не было ни одного случая убийства. Случались иногда мордобития, когда дело кончалось выбитыми зубами и сломанными носами.

Но даже и любителей помахать кулаками охрана потом долго не пускала в ресторан, выполняя жесткий приказ Саши Шиндлера, который очень заботился о репутации своего заведения.

И, надо сказать, ресторан был на хорошем счету не только у милиции, но и у клиентов. Он пользовался славой самого безопасного заведения в Замоскворечье, а потому был весьма популярен. На так называемую «проходимость», то есть на число гостей за одну рабочую смену, Шиндлер пожаловаться не мог. И не жаловался. Ресторан приносил ровную стабильную прибыль, хотя ничего особенно выдающегося ее сумма, конечно, не представляла. Но Шиндлер характером был в свою любимую бабушку, старую еврейку Нину Георгиевну Шиндлер, которая любила повторять: «Курочка по зернышку клюет, а весь день сыта бывает!»

Нина Георгиевна тащила в квартиру всякий хлам, который попадался ей на глаза на московских улицах. Ее внук Саша с раннего детства запомнил атмосферу тотального скопидомства, которую создала бабушка в их семье. Он успел возненавидеть это качество в людях, но по-другому относиться к некоторым вещам уже никогда научиться не смог бы. Прежде всего – к деньгам. Бабушкина маниакальная страсть тащить все в дом приобрела у него вполне цивилизованную форму, но не стала от этого психологически менее интенсивной.