Феликс Разумовский - Сердце Льва — 2

И в результате всех этих катаклизмов сгинул бомж Ливер, то ли пал смертью храбрых, то ли менты побрали при зачистке.

— Эх, жаль, — убивается вслух Тим, — как теперь найти полянку с сатанистами. А так посмотреть хочется…

— Да я вообще-то знаю, где она, — сразу воодушевился Рубин, и глаза его загорелись исследовательским блеском. — Там еще валун стоит, огромный. Памятник эпохи оледенения. И в него перманентно бьют молнии, не иначе какая-то аномалия.

На какое-то время он превратился из негра-землекопа в доктора каких-то там наук.

— Вы, ребята, кончайте страдать фигней-то, — сразу встрял в разговор Дыня, сплюнул и покрутил пальцем у лысого виска. — Что, захотелось приключения на жопу? Большого и последнего?

И он рассказал страшную непонятную историю, которую без поллитра, да и с поллитром пожалуй хрен разберешь. Лет пять тому назад работал на кладбище гранитчик один с кликухой Штифт — жадный, занудный и тупой, словно валенок. Так вот, он положил мутный свой глаз на тот гром-камень, в который и бьют постоянно молнии — как же, гранит голимый, притом немеряный. А ну как расколоть его да наделать памятников! Вобщем Штифт этот с еще одним мудаком, приятелем своим, достал тола, детонатор да и взорвал гром-камень. Да только, видно, не рассчитал — тот даже и не треснул, а просто отошел на пару шагов в сторону. «Ах ты сука!» — Штифт с корешом его опять толом, да только детонатор пшик — и не сработал. А другого-то нет. «Ладно, падла, мы тебя завтра», — решили Штифт с мудаком своим и убрались, а на другой день поперлись на поляну снова. И все, ни ответа, ни привета. Ну наши-то подождали их, подождали, да и сами двинули на выручку.

— А на поляне… — Дыня вдруг замялся, проглотил слюну, и всегда бесстрастное лицо его задрожало от страха, — камень на своем месте, а из-под него ноги торчат Штифта и его приятеля. Будто валун вернулся сам по себе да еще обидчиков придавил. Вобщем чудеса, сплошные непонятки. С тех пор, кто с головой дружит, на поляну — ни ногой. Та еще аномалия. Замочит враз.

Однако Тим с Рубином пошли. И даже не потому, что не дружили с головой, просто достало однообразие бытия — могилы, лопаты, покойники в брезентухе, блудливое шелестение денег, кои, как известно, хоть и не пахнут, но все равно воняют мертвечиной. А потом, как-никак, исследовательский интерес. Один без пяти минут кандидат наук, другой — заматеревший докторище. Словом, не послушали мудрого Дыню. Как же, живые сатанисты. В хороводе, при костре, вокруг гром-камня. А у Тима в голове еще имена звучали, громко так, интригующе — Брюс, де Гард, фон Грозен. Вобщем пошли…

Последняя пятница июля выдалась мозглой. Было тепло и сыро, словно в гадюшнике. С неба падал занудливая морось, под ногами чавкало, лес напоминал замшелый предбанник.

— Ну, блин, то гробы, то грибы, — Рубин с усмешечкой пнул поганку, сплюнул и повернулся к Тиму. — Погодка, а? Ничего, скоро уже придем.

Они даже не заметили, как начался сухостой. Собственно, все одно — мокрые, иссиня-черные, словно обгоревшие, стволы. Ноги как бы плыли в стелящейся по земле редкой дымке. Идти приходилось по щиколотки в ней, словно по мутному ручью. Что-то странное было в этом тумане. Он полностью игнорировал ветерок и никак не реагировал на идущих людей, не образуя никаких завихрений. Или это только казалось? Частицы тумана двигались подобно чаинкам в стакане, всплывали и пропадали подобно взвешенным в маслянистой жидкости серебристым блесткам. При этом совершенно не признавая законов аэродинамики, не образуя турбулентных следов и не замечая ни воздуха, ни твердых предметов. Казалось, туман этот был живым и существовал сам по себе.

— Ну вот и поляна, — почему-то шепотом сказал Рубин, а туман тем временем становился все гуще, стремительно поднимался до колен, до бедер, до груди, до подбородка. Мутная волна его с головой накрыла Тима, он вдохнул клубящийся, с пряным запахом дурман и последнее, что запомнил, были влажные объятия травы, хрустко и гостеприимно принявшей его обмякшее тело. В голове не осталось ничего, только туман, туман, туман.

Пришел он в себя от каких-то мычащих звуков. Судорожных, жутких, пронизанных животным ужасом. Трудно разлепив глаза, он застонал от боли в голове, глянул в полумрак и вздрогнул — мычал Рубин. Неправдоподобно, совершенно голый, он был распят на каменном кресте. С цепями на руках и ногах и с кляпом во рту. Какой-то человек в сером капюшоне с невозмутимой деловитостью брил ему растительность на теле. Словно стриг барана.