Феликс Разумовский - Сердце Льва — 2

Всю правду-матку сказал, гуру как-никак.

Только Лена оказалась на чердаке, как тишину прорезал ее громкий, так что наверное пес на крыше вздрогнул, крик:

— Господи! Ребята!

И тут же, невзирая ни на что — ни на омраченность Андрона, ни на просветленность Тима, — она бросилась им на шею, не постеснялась пустить слезу, говорить много, громко, искренне и невпопад. Вот уж была-то чувствительна, эмоциональна, непосредственна… Только недолго.

— Тебе надо бы заняться тантрой, о любимая дочь трижды моей дочери, — посоветовал ей Свами Бхактиведанта, мягко отстранил от братьев и сделал неуловимое движение тазом. — И больше практиковать собачью позицию. Она научит тебя сдержанности. — Потом он как-то подобрался, расправил плечи, как крылья и веско, с многозначительной торжественностью, в упор воззрился на Тима. — Настал твой звездный час, о сын мой. Достань же скорее камень и передай его мне.

А поймав недоуменный взгляд того, снисходительно улыбнулся, низко поклонился и показал куда-то наверх.

— Не стоит беспокоиться, о сын мой. Все трижды согласовано.

Звук его голоса был убедителен как шум прибоя, гроход камнепада и рокотанье грома. Сразу преисполнившись доверия, Тим на цыпочках подошел к стене, осторожно тронул ее кончиками чутких пальцев. И сразу же раздался тихий звон, будто в хрустальный бокал уронили льдинку. Таинственный и мелодичный.

— О, боги, свершилось! — Свами Бхактиведанта побледнел, сосредоточился, прерывисто вздохнул и направился к открывшемуся тайнику, а в это время послышались шаги, и в дверном проеме обозначилась фигура — мощная, плечистая. С горделиво посаженной головой. Такая прекрасная осанка могла быть только у…

— Хорст! Хорст! — не справившись с собой — вот в кого Лена-то! — Валерия бросилась к дверям, тут же, как бы устыдившись своей горячностип, остановилась и, прижимая руки к груди, повторила словно в забытьи: — Хорст! Хорст! Господи, это же Хорст! Милый, милый, любимый Хорст! Пришел!

А Хорст с любовью улыбнулся ей, подмигнул сразу замеревшей Лене и, крепко взяв Андрона с Тимом за руки, твердо, по-мужски посмотрел им в глаза. Таким же как он сам — плечистым, мощным, похожим на нибелунгов. И совершенно седым. И не было никому дела на чердаке до Свами Бхактиведанты, трепетно, с бережением вытаскивающего из тайника ларец в форме гроба…

А в то же самое время в шестисотом мерседесе, припаркованном аккурат напротив дома с флюгером-псом, баба Нюра, суть карельский феномен, облегченно вздохнула, торжественно улыбнулась и пробормотала вполголоса:

— Ну все, свершилось, теперь можно и помереть.

— Как это помереть? Ты это чего, бабуля? — рассердился сидящий за рулем внучок Борис, сплюнул в окно и затянулся «Ротмансом». — У нас же работы невповорот. Так что давай живи. И не дуркуй больше. А то подняла ни свет, ни заря, погнала, хрен знает куда. Дай тебе бог здоровья. — Он выщелкнул хабарик, достал фляжку с коньяком и смачно приложился. — Ну дай бог здоровья и нам. А все остальное купим.

Солнце, пока еще не закрытое луной, отражалось от сонных вод, ветер гнал по асфальту шуршащий бумажный сор. Стронуть насмерть приржавевший флюгер ему было уже не под силу…

В маленькой глухой комнатушке без окон было жарко. В спертом воздухе летали мухи, атмосфера отдавала каким-то затхлым, навевающим невыносимую тоску запахом, свойственным тюрьмам, воинским казармам и больницам. Тоска. Хотя, если вдуматься, и не тоска вовсе. По маленькому переносному телевизору бацали песни о главном, булькала наливаемая в грязные стаканы водочка, хрумкали огурчики, капуста и сухарики под крепкими, правда, несколько разреженными зубами. Двое амбалистых плечистых россиян с чувством выпивали, с аппетитом закусывали и пытались подпевать, правда, несколько фальшиво, не в такт и на полоктавы ниже:

Где-то неподалеку тоже пели, правда, совсем уж невпопад, зато с отменной громкостью, полетностью и энтузиазмом. На три голоса. Три разные песни. Бравурно-патриотическую:

Какие там лица желтые, которые с тихим шорохом. Мы к коммунизму на пути, где хлебом пахнет дым…