Феликс Разумовский - Сердце Льва — 2

У себя в халупе на Ветеранов Андрон с ходу уселся за телефон и позвонил в первое попавшееся отделение милиции.

— Куда едем-то?

— А кто это? — спросили там. Вот сволочи, проявили бдительность.

Андрон ответствовать не стал, а позвонил в другое все с тем же вопросом:

— Куда едем?

— В Рязань, — сказал сиплый голос, мощно икнул и вяло поинтересовался. — Это кто?

— Хрен в пальто, — отрубил Андрон, отключился и стал мучительно вспоминать телефоны ЦАБа — от А до М кажись два нуля семнадцать, от М до Я кажись восемнадцать или наоборот, или вообще не от А до М… Точно, едем не в ту сторону…

Наконец с трех попыток дорожка на ЦАБ привела его к нужной барышне, коей он поведал, что звонит из Кировского и просит проверить Метельского Тимофея Анатольевича с данными такими-то.

— Подтверждается, — отвечала барышня, в том смысле, что да, есть такой и прописан по месту жительства. Ни слова не сказала плохого в том плане, что находистя в розыске. Только это еще ничего не значило — комитетские хитры и с ментами не в ладах. Очень может быть, что секут тайно, по своим каналам. Однако семь бед, один ответ — кто не рискует, тот не пьет шампанского. Чего только не сделаешь, чтобы снова стать гражданином любимого отечества. Лучше бы, блин, здесь не родиться. На следующий день, приготовившись к худшему, Андрон явился в милицию по месту жительства Тима и жалобно пустил слезу, скупую, мужскую, революционную:

— Я такой-то такой-то потерял в пьяном виде паспорт. Каюсь, готов искупить.

— Ай-яй-яй, товарищ Метельский, — вяло пожурила Андрона бабище-майор. — Пишите заявление, платите штраф, несите фотографии. Восстановим не раньше, чем через месяц. Народу прорва.

Через месяц! Да хоть через год! Ждать приучены.

Верно говорят, что жизнь течет полосами, в основном конечно серой, частой бывает черной, но иногда все же бывает и светлая. И вечером того же дня Андрон убедился в этом. Шел он, прогуливаясь, по улице Кубинской, вдали от суеты и толп, посматривал себе на окружающее запустение и вдруг увидел платиновую блондинку, фигуристую, очень аппетитную со спины и всю в белом. Ругаясь по-черному, она пыталась заменить проколотое колесо на мерседесе, тоже очень фигуристом и белом. Звенел, соскальзывая, ключ, блестели брюльниками гайки, в голосе страдалицы ясно слышалось — а видала я на херу всю эту вашу долбанную феминизацию! Ни один нормальный и уважающий себя мужчина вынести это зрелище был не в силах.

— Дай-ка я, женщина, — Андрон вышел из задумчивости, коротко вздохнул и подошел к автолюбительнице. — Такие руки беречь надо. И ноги.

— Да? — блондинка повернула голову и вдруг, забыв про колесо, разом поднялась с корточек. — Господи… Андрюша, ты? — На ее ухоженном, густо намакияженном лице отразилась неуемная, какая-то очень женская радость. — Вот это сюрприз!

— Ты? — Андрон узнал зав рыночного общежития, которой не однажды нерезывал многопроходную резьбу, но сразу вспомнить, как зовут, не смог. — Да, вот это встреча… Очень рад. Ну как живешь, э-э-э, Оксана?

Ну да, конечно же Оксана. Очень уважает минет и коленно-локтевую.

— Вот прокололась, — заведующея с улыбкой пнула колесо, выругалась и, не сдерживаясь, бросилась Андрону на шею. — Господи, Андрюшенька. Седой-то какой.

От нее мощно пахло парфюмом, еле уловимо потом и уже едва-едва заметно коньяком, задавленным антиполицаем. Женщиной, одним словом. А могучая грудь, подтянутая бюстгалтером, а упругие бедра, обтянутые брючками. Вобщем Андрон отреагировал мгновенно…

— А ты все такой же, легкий на подъем, — заведующая еще плотнее приладилась к нему, как бы невзначай погладила рукой ширинку. — Ого, как соскучился. Поехали ко мне, я теперь женщина одинокая, свободная…

Поехали. Однако прежде Андрону пришлось несколько успокоиться, поставить запаску и выслушать целый водопад восторженных словоизъявлений: ну до чего же, оказывается, день сегодня удачный, даже не верится. Парикмахер, гад, не подвел, подобрал колер в цвет, в самую масть. У Верки посидели, так славно, так хорошо, так душевно. И вот наконец кульминация, встретила тебя. Андрюшенька. Ну давай, крути активней гайки, родной. Соскучилась. Потому как женщина одинокая. А что? Леньку своего, мудака, отправила на год в Норвегию, на нефтяную вышку — один хрен, толку от него никакого, так пусть хоть вкалывает да рожи не кажет. Светку, задрыгу, у которой уже месячные и только шмотки на уме, отправила в Польшу, в гимназию — пусть учится, набирается знаний. Остался только кот, кастрированный, сибирский, да и тот, зараза, по весне начал гадить по углам, видимо яйцы ему, паскуде, отрезали не под самый корень. Андрюшенька, родной, давай быстрей, ну давай же. Наконец забрались в тачку, поехали. Заведующая, надо отдать ей должное, рулила качественно и с огоньком — напористо, но безопасно. Мерс слушался ее, как хоршо объезженный скакун. Ехать было недалеко, мимо парка Авиаторов — Ксюша обреталась теперь на улице Благодатной. Загнали машину на стоянку, поднялись на второй этаж добротного, построенного еще пленными немцами дома. Все — торопливо, под возбужденный разговор, подгоняемые взаимным, растущим по экспоненте желанием. Открыли дверь, вошли, и сразу понесло их на необъятную, с упругим водяным матрасом постель. Похоже, ту самую, многократно опробованную в прошлом. Вот привалило-то Оксане счастье, до самого утра раздавались ее страстные, полные восторгов крики, стоны и нежные словосочетания. Кот в страхе забился под шкаф, водняной матрас штормило. А вы как думали. Если не было столько лет баб, кроме дуньки кулаковой.