Фридрих Незнанский - Одержимость

К дверям конференц-зала я пробился в 14.45, за пятнадцать минут до начала игры. Еще на дальних подступах бросалось в глаза: происходит нечто экстраординарное. Попасть внутрь оказалось неожиданно сложной проблемой, приглашения-то у меня не было. Журналисты слетелись, наверное, со всей столицы, и тем не менее на меня довольно долго никто не обращал внимания. Всегда солидный Андрей Валентинович Гуревич, специально приглашенный Болотниковым в качестве тренера на этот матч, промчался растрепанный, с черными кругами под глазами, едва кивнув. Не знаю, чем бы все кончилось, если бы я не оказался возле бокового входа, когда на горизонте показался представитель Development Comp.Inc. Исламбеков. Он тоже не заметил меня и собирался проскользнуть, избежав общения с прессой, но журналисты бросились на него всей толпой и внесли меня в зал буквально на руках.

В зале был жуткий бедлам: ни единого свободного места, в проходах толчея, гам, все о чем-то спорят и в довершение картины „Лебединое озеро“ на полную громкость. Меня затолкали буквально на колени к сидевшей с краю журналистке, но она даже бровью не повела, настолько была поглощена спором со своим соседом и, очевидно, коллегой. Он утверждал, что на Development Comp.Inc. „наехали“ американцы за использование нелицензионного программного обеспечения и требуют в качестве компенсации разделить авторские права на „Владимира I“, поэтому матч прерван. А она с не меньшим жаром уверяла, будто производитель компьютера, корпорация Dell, не передала нашим программистам всю необходимую документацию, в результате (как выяснилось накануне) „Владимир I“ заставляет работать компьютер в нештатном режиме, отчего он превращается в источник опасного для здоровья излучения. Потом к дискуссии присоединился некто, сидевший сзади (расположившись практически на коленях у дамы, я чувствовал себя неловко, поэтому постеснялся обернуться и рассмотреть его). Он заявил, что я, оказывается, разругался в дым с главным спонсором, и тот отозвал призовые.

Я вспомнил гоголевского „Ревизора“. Меня так и подмывало поведать им по секрету о предстоящей войне с Турцией, и только одно удерживало — опасение, что мне поверят.

В 15.20 кавардак достиг предела, наконец четыре человека заняли места в президиуме — Исламбеков, Гуревич, Ушаков и какой-то тип в синем, видимо, прокурорском мундире. И сообщили новость: Болотников погиб. Самоубийство.

Я не знаю, чьи слова звучали более дико и нелепо: их или моих соседей. Я подумал, что это ошибка, очередная выходка Богдана: проиграв последнюю партию белыми, он сорвался и решил отказаться от участия в турнире, и слухи о его смерти сильно преувеличены. Потом я сам себя одернул — чушь! Конечно же, они говорят правду. Но я не представляю, как Болотников… В следующую секунду я уже думал, что ничего о нем не знаю. Он не испытывал ко мне симпатии, но не это же составляло большую часть его души! Я вообще не понимаю людей, даже тех, с кем живу бок о бок — тетю Ангелину и Вардана Георгиевича. Я не понимаю Олега Чиркова, хоть он и ненамного старше меня…

В этот момент рядом началось странное движение, люди стали на меня оборачиваться, я не слышал, кто и что сказал, но понял: меня приглашают на сцену.

Я поднялся, сказал какую-то банальность, точно не помню, в себя я пришел только через несколько секунд, когда увидел за кулисами Вардана Георгиевича.

— Существует мнение, что смерть Болотникова — результат слишком жесткой игры „Владимира I“, — выкрикнул кто-то горластый из журналистов, не дожидаясь микрофона, — что вы об этом думаете?

Я еще раз взглянул на Вардана Георгиевича и заверил его:

— Я об этом не думаю…

Я подошел к Вардану Георгиевичу, не зная, что сказать, но, слава богу, все вышло как нельзя кстати. Он заговорил первым, объяснил, что у него в номере сломался телефон (он был уверен: я не смог ему дозвониться), о пресс-конференции он услыхал пару минут назад в ресторане, решил, что я не смог его найти, и поспешил сюда.

— Ты согласился продолжить матч, не посоветовавшись, — сказал он под конец, — это, конечно, плохо. Нужно было сразу выдвинуть условия: призовой фонд должен достаться нам. Но думаю, я смогу все уладить».

Она открыла ему, будучи босиком, с бокалом в руке, в желтой шелковой пижаме и распахнутом желтом халате, и он подумал, что если бы носил очки, то они обязательно при входе в тепло запотели и у него было бы время медленно, сквозь туман, привыкнуть к этой ее неодетости и не пришлось бы стоять, открыв рот, и мучительно думать, что бы такое сказать.