Фридрих Незнанский: Одержимость

Гордеев подхватил ее у самого пола, осторожно перенес на кровать. У него за пазухой пищал телефон. Пищал противно, тошнотворно, омерзительно. Она зажмурилась сильно-сильно: «господи, какие же мы идиоты! какая же я идиотка! как же можно было так?! Как можно?!!»

Телефон перестал трезвонить. Гордеев выглянул в окно, но там внизу, в темноте, ничего не было видно.

— Вы полежите тут, — попросил он Брусникину. — Я скоро вернусь. Постараюсь побыстрее. Просто полежите, хорошо?

Она ничего не ответила, только зажмурилась еще сильнее.

Гордеев выключил свет и осторожно прикрыл дверь номера. Коридор был пуст. Надо спуститься во двор, посмотреть, что там и как. Но ноги сами понесли его не к лифту, как было бы быстрее, а к лестнице. Необходимо было время, чтобы прийти в себя. Хоть он и чувствовал, что случившееся оказалось гораздо, несравненно круче.

На площадке между четвертым и третьим этажом валялась резиновая перчатка. Гордеев присел около нее, полез в карман за карандашом, чтобы аккуратно поддеть улику и спрятать куда-нибудь до приезда милиции. Рука наткнулась на пачку сигарет. Курить захотелось отчаянно, до головокружения. Закурил. Глубоко затягиваясь, подолгу удерживая дым в легких.

Телефон молчал. Гордеев взглянул на индикатор батареи — жива. Дым стал неприятно едким, горел уже фильтр. Выбросил сигарету в урну, нашел в кармане конверт, в котором лежала фотография Болотникова, переложил в него перчатку, взял с собой. Пусть это и нарушение процессуальных норм, зато улику точно никто никуда не запрячет.

Еле переставляя ноги, спустился еще на один пролет, прислушался. Тишина не была абсолютной: только стихло эхо его шагов, стало слышно, как ровно гудит, видимо, система кондиционирования. сверху доносились приглушенные звуки музыки, а слева кто-то громко спорил. возможно, просто за стеной работал телевизор. Но ни суматошной беготни по коридорам, ни любопытных постояльцев, торопящихся поглядеть на третьего «летуна» за неделю, нигде не было видно.

Телефон снова зазвонил. Гордеев взглянул на дисплей: Щербак, но отвечать не стал, сунул мобилу обратно в карман. Остановился перед последней дверью. За ней холл. Пройти по нему, потом обогнуть здание — хорошим шагом минуты полторы-две. На негнущихся ногах преодолел холл. На улице от фонарей и прожекторов было светло, как днем. А во внутреннем дворе ни одного путного фонаря… Пошел снег. Крупные мягкие снежинки падали медленно, планируя, зависая на мгновение, толкаясь и сцепляясь друг с другом. Опускались на лицо, но холода от этого почему-то не чувствовалось.

Снова захотелось курить, но Гордеев только сунул руки поглубже в карманы и ускорил шаг. Хватит, релаксировать можно до бесконечности. Пора взять себя в руки.

Посреди прохода во внутренний двор сидел на корточках Щербак и курил. Завидев Гордеева, бросил сигарету, поднялся:

— Ну и где ты ходишь? Я звоню, звоню. Уши, что ли, заложило?

— Все нормально? — спросил Юрий Петрович.

— Нормально.

— Совсем нормально?

— Что-то на тебе лица нет, а может, пойдешь в ресторан, коньячку тяпнешь?

— Я спросил: совсем нормально?

— Этот твой даун и тебя, что ли, по голове огрел? Говорю же, все хорошо. Сева повез пацана в больницу. Да на всякий случай! — Николай замахал руками, видя, как резко побледнел Гордеев. — Цел он, испугался только. Вот Сева его на всякий случай и повез, пусть еще врачи пощупают. А я сижу, кровати сторожу.

— Что сторожишь?

— Кровати. Знаешь, надувные такие, с электронасосами. По 120 баксов за штуку, между прочим, а мы их целых четыре купили, ты же сказал, здоровый мужик падать будет. Себя, что ли, имел в виду?

— Никого не имел… — Гордеев наконец вздохнул с облегчением. В первый раз с того момента, как кроссовки мальчика, нелепо мелькнув над подоконником, растворились в темноте. Он переспросил: — Что ты сторожишь?

— Кровати. Знаешь, такие надувные с электронасосами. По сто двадцать баксов за штуку, между прочим, а мы их целых четыре купили… Только ведь ты же говорил, что здоровый мужик падать будет, — это как же понимать? — повторил еще раз Щербак.

— Я себя имел в виду…

— Себя?!

— Теперь уже не знаю точно. Я просто подумал, что он что-то выбросит или сам выпрыгнет. Или меня спихнет.

— Ну, можешь считать, интуиция тебя не обманула. Ментов сам вызовешь или мне вызывать?

— Вызывай лучше ты. — Юрий Петрович присел на мягкую, приятно прогнувшуюся под его тяжестью поверхность стадвадцатидолларовой кровати. — И скажи, пусть психиатрическую «скорую» прихватят, может пригодиться.