Фридрих Незнанский - По агентурным данным

Если Вера и лгала, то чуть-чуть, чтобы не посвящать женщин в сложные перипетии своей и чужих судеб. Женщины слушали внимательно, и она поддала жару:

— А если мы, Пелагея, отца вашего выпустим? Мирослав Иваныч уедет ночью, так ведь? И Анджей тоже?

— И тот, что с гор приехал, он тоже с ними собирался! — вставила Васена.

— Ну вот! Считайте, что никого не останется!

— Дак он же двоих мужиков охранять деда поставил!

— Так они же пьяные, вы сами говорили!

— Ну… проснутся. Самогон не сон-трава, поди!

— А если им чего подсыпать? Траву эту сонную в самогон? Неужто бабам с мужиками хитростью да умом не справиться?

— Ох, девонька, страшно. — призналась Пелагея.

— А отца на растерзание отдавать не страшно? Вот что, проводите меня до амбара, я с ними сама поговорю.

— Тихо, бабы, слышите, отъезжают? — прошептала Васена.

В ночной тишине были слышно тихое ржание лошадей, скрип колес, чьи-то приглушенные голоса.

Любимый мой! Я пишу в пустоту. То есть, изо всех сил надеюсь, что ты жив, что мы встретимся, ведь я разыщу тебя, разыщу непременно. А пока мне остается лишь надеяться, надеяться, и стараться не плакать. Мои слезы его просто бесят. Я пишу письмо в никуда и никуда его не отправлю, но с кем же могу я поговорить? Перебрать, как четки, эти безумные дни и месяцы?

Не знаю, помнишь ли ты, как тебя убили. Тебя убили, ты падал на меня с залитым кровью лицом. Я и сама плохо помню, как мы оказались в повозке, и сумасшедшую гонку по дороге в горы тоже почти не помню. Только одна картина стоит перед глазами — я держу на коленях твою окровавленную голову и пытаюсь закрыть рану и не могу найти ее — все залито кровью. Потом, я помню, мы оказались в горах, в укрытии, где, к счастью, было все необходимое: запас пищи и, главное, медикаментов.

Я вздохнула с облегчением, но оказалось, что самое трудное впереди. Он хотел убить тебя снова. Застрелить, как недобитое животное. И начался наш поединок, наша война на двоих. Он требовал твоей смерти, он говорил, что ты и так почти труп, что мы не сможем выбраться с тяжелораненым на руках, что я предала его, что следовало бы убить и меня.

У меня было одно оружие: я соглашалась. Сказала: убей нас обоих, но без него я отсюда не выйду. Я говорила: однажды ты убил мою любовь и моего ребенка, и я не позволю тебе сделать это еще раз. Наверное, в моих словах была сила, потому что он замолчал и перестал размахивать револьвером. И, наверное, тогда он любил меня гораздо сильнее, чем я думала.

И еще я молилась. Я так молилась эти дни и ночи. Понимала, что не достойна милости, что много на моей совести зла, но молилась, молилась, молилась.

Я просила оставить тебе жизнь любой ценой. В горячечной этой молитве я предлагала жертву: отними его у меня, Господи, я недостойна счастья, но сохрани ему жизнь!

А ты лежал абсолютно беспомощный и бредил по-немецки. Ты звал мать, просил дать тебе теплого молока. Откуда мне было взять молоко?

Он надеялся, что ты умрешь, но ты не умирал. Я пообещала ему свою жизнь в обмен на твою. Одной мне было не под силу спасти тебя, любимый.

Через неделю, когда стих гул самолетов, которые кружили над нами все эти дни, когда военным надоело прочесывать горные склоны, когда все стихло, мы начали пробираться в Румынию. Мы несли тебя на плащ-палатке, ты был ужасно, невыносимо тяжелым. Ты перестал бредить, ты лежал без сознания, лишь слабое тепло твоей руки не давало мне впасть в отчаяние. В одном из гуцульских селений мы раздобыли лошадь и проводника и пробрались в Яссы.

Казалось, там еще вовсю шла война. Стрельба на улицах, толпы раненых, беженцы, кричащие женщины, бездомные дети, нищета, грязь и крысы. Повсюду были крысы, они сновали по улицам, будто весь этот город принадлежал именно им. Но в этой неразберихе было легче затеряться, смешаться с толпой таких же несчастных. Не знаю, как Курту удалось передать тебя в Миссию Красного Креста, но это получилось. Я объяснила, что ты антикоммунист, я сказала, что ты мой брат, мой умирающий брат.

В общем, тебя взяли на самолет, улетавший в военный госпиталь в Швейцарию. Бог послал мне ангела в лице молодой девушки, твоей ровесницы, сотрудницы Миссии, канадки, она говорила по-французски. Я умоляла ее присматривать за тобой, она обещала мне и даже написала свое имя и адрес. Тебя несли в самолет на носилках, ты все не приходил в сознание, я не могла даже проститься с тобой. Я шла рядом, плакала и целовала твою чуть теплую руку.