Фридрих Незнанский - По агентурным данным

Ее задание в те годы заключалось в следующем: будучи пианисткой в одном из модных парижских ресторанов, она должна была слушать болтовню подвыпивших немецких офицеров. И сообщать, если в пьяной болтовне разглашались секретные сведения. А все сведения о передвижениях боевой техники, о тактических планах передислокации подразделений — все эти сведения были секретными, но в пьяном угаре легких побед языки развязывались сверх меры. Иногда ей приходилось спать с тем или иным чином, и если за столиком ресторана высшие офицеры все же были достаточно сдержанны, то в постели желание похвастаться перед француженкой, которая все равно не понимает по-немецки, брало верх. И они хвастались, а она запоминала каждое слово. И передавала отчеты Курту. Это была своего рода система внутреннего контроля, наблюдение за соблюдением воинского устава, превентивные меры обеспечения военной тайны. И она с удовольствием «закладывала» каждого их тех, кто мял ее тело, хрюкал, стонал, кричал в порывах страсти. Ее куратор и любовник, Курт Домбровски, не ревновал ее: дело есть дело! И за это она порой ненавидела его.

Не ревновал до одного случая, который изменил их отношения.

Это было в начале сентября. Она сидела у рояля лицом к окну, было еще тепло, окна ресторана были распахнуты, легкий ветер шевелил «маркизы». Вечер только начинался, посетителей еще не было. Она наигрывала Шопена, так, для себя, и чтобы размять пальцы.

За ближайший к сцене столик сел солдат-пехотинец. Краем глаза она видела, что он очень молод, на вид лет двадцать. Чистое лицо, серые глаза, пшеничного цвета волосы. Красивый арийский мальчик. Но поразила ее не красота его, а то, как слушал он, как внимал каждому звуку, возникающему из-под ее пальцев. Он слушал ее завороженно, да, именно так! Ткнул наугад в меню, попросил что-нибудь выпить и сидел, не спуская с нее глаз. Потом началась обычная ежевечерняя программа, она аккомпанировала пышнотелой певичке Франсуазе и привычно прислушивалась к разговорам, которые велись в зале, не выпуская из поля зрения юного солдата. Он просидел весь вечер, не сказав ни с кем не единого слова. Он курил, пил коньяк и смотрел на нее. Когда уже ночью, после закрытия ресторана, она вышла через служебный вход на улицу, он ждал ее.

Его звали Пауль, и он очень сносно говорил по-французски. Они побрели по улице, а потом вдруг полился дождь, настоящий ливень. Они мгновенно промокли насквозь, и получилось так, что она сама пригласила его к себе. Она жила по соседству с рестораном, на той же улице. Она нашла брюки и рубашку (вещи Курта) и заставила юношу переодеться. Его промокшая форма сушилась над газовой горелкой. Сама она надела клетчатую юбку в складку и тонкий голубой свитер, который очень шел ей. Когда с переодеванием было покончено, они сидели в ее гостиной, не зная, как начать разговор. Оба были смущены, и обоим хотелось оборвать эту непонятное знакомство и, одновременно, не расставаться друг с другом. То, что называется мгновенной искрой, тягой одного человека к другому, возникло между ними с первой секунды, когда он сел за ресторанный столик. Теперь это взаимное влечение нарастало и они не знали, что с этим делать.

Их спасло пианино, стоявшее в гостиной. Пауль сел к инструменту, положил длинные тонкие пальцы на клавиши, замер, прикрыв глаза. И заиграл.

Сначала Моцарта, потом Листа, Шуберта… Господи, как он играл! Вдохновенно, мощно, или трогательно, ще-мяще нежно. Она сидела в кресле, и лицо ее заливали слезы.

— Что ты? Ну что ты? Не плачь, девочка!

Как оказалось, до войны он учился в консерватории, подавал большие надежды. Да что там надежды. Было очевидно, что он настоящий талант, этот юный воин.

Впрочем, не такой уж и юный, как ей показалось.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать три, а тебе?

— Двадцать один. А я думала, ты моложе меня. Сыграй еще что-нибудь!

— Нет, теперь ты! Ты замечательно играешь!

— Нет, нет, что ты! Я, в общем-то, самоучка. Брала уроки музыки перед войной, но это было недолго.

— Тогда тем более! Ты играешь профессионально и в то же время очень свежо, как-то очень необычно. Правда, мне очень понравилось!

— Спасибо, мне очень приятно это слышать. Но я и так играю каждый вечер. А ты. Когда ты еще сможешь коснуться клавиш? Ну, пожалуйста! А потом мы выпьем вина!

Он снова сел к инструменту, ударил по клавишам как-то отчаянно сильно, так что она решила — он будет играть что-то шумное, бурное и втайне расстроилась. Ей хотелось тихой, нежной музыки. Но он заиграл одну из сонат Бетховена. Нежную, простую, очень коварную для исполнителя пьесу, и на секунду она испугалась, что он ее «смажет». Но он играл очень хорошо, очень осторожно и очень любовно. Никогда она не слышала такого чистого, такого проникновенного исполнения. Его лицо освещала при этом такая счастливая улыбка, что она задохнулась.