Фридрих Незнанский - Славянский кокаин

— Ладно, не будем забегать вперед, — снова оборвала Дениса Лада. — А то я уже нервничать начинаю. А пока что не с чего.

…Мишин сидел на кровати. Он походил на человека, который плохо слышит, — он как будто был одурманен и с трудом воспринимал окружающий мир. Он теребил в руках уголок простыни и что-то негромко бормотал или напевал.

— А он не псих? — спросила Женя у Дениса.

— Это последствия шока.

— Он со мной ничего не сделает?

— Возможно, он даже не обратит на тебя никакого внимания, — вздохнул Денис. — Но ты не волнуйся, я рядом. Давай подержу твой букетик.

— Нет. Это я специально для него собрала. — Она сжала в руке несколько ярко-желтых и бордовых кленовых листьев. — Как его называть?

— Коля, — ответил Денис. — Ну давай, смелее.

Девочка шагнула по направлении к нему, остановилась и обернулась на Дениса:

— Что, так прямо и называть — Коля?

— Да.

— Я… не могу. Он мне в отцы годится.

— Вот же ж, какая вежливая! — не удержался Денис. — Он ровесник твоей матери, а ты сейчас выступаешь от ее лица. Поняла?

Она медленно подошла к его кровати.

— Привет, — тихо сказала она.

Мишин продолжал сидеть все в той же позе.

— Помнишь меня? Я же… тьфу ты, Люда… Я Люда, Коля.

Ноль внимания, ноль реакции. Она обернулась на Дениса. Тот сделал ей жест рукой, мол, будь посмелее.

Она кивнула головой.

— Можно я присяду рядом? — Она уселась рядом. — Что это у тебя, простыня? Зачем ты ее теребишь? На лучше вот, смотри, какие листья, я специально для тебя собирала, — она протянула ему букет.

Мишин отрешенно посмотрел на него. Тогда она взяла его руку и вложила листья в нее. Он уставился на листья.

— Красивые, правда? Я вообще люблю осень. Она такая грустная и непонятная… Как ты… Коленька. — Она гладила его руку.

Мишин долго смотрел на это, потом его взгляд поднялся вверх по руке, к Жениному лицу. Она удивленно посмотрела на него. Он не отрываясь смотрел в ее глаза.

— Ну что ты на меня так смотришь? Узнаешь?

Денис успел заметить, что взгляд Мишина словно изменился, стал осмысленнее. В его глазах вдруг мелькнула растерянность.

— Привет, Коля! — Она робко улыбнулась.

Мишин вздрогнул. Грязнов с напряжением и с надеждой следил за происходящим. И тут Женя начала плести всякую околесицу:

— Мне химичка двойку вчера влепила. Ну да, ну не сделала я домашнего задания, ну поставила ты мне двойку и успокойся! Че орать-то? А она у нас вообще бешеная, истеричка. А мне так обидно стало. Я ей и говорю, что она не имеет права на меня орать. А ей хоть бы что! Подлетела, схватила мои вещи и за дверь выкинула. Вот дура, а?! Я маме рассказываю, а она мне говорит, что я сама виновата. Ну никакой поддержки! Маме вообще плевать! Я ушла на улицу и ходила под дождем. Целый вечер, представляешь. Ой, а ты чего плачешь? Тебе меня жалко, да? Мне самой себя жалко. Ну хватит! А то я сейчас тоже расплачусь! Лучше давай на листья смотреть, они успокаивают. Эх, была бы я такой же красивой, легкой и беззаботной, как этот листок.

Плечи Мишина содрогались в немом плаче, по щекам текли слезы. Он смотрел на Женю и гладил своей рукой ее щеку. Женя сначала испуганно дернулась, но потом поняла, что он ничего страшного не сделает. А Мишин, всхлипывая, тихонько, но очень отчетливо произнес:

— Люда, Людочка, неужели…

Когда настала заветная пора комсомола, без особого обдумывания и сомнений Бакатин перешел в чин комсорга класса, а потом и школы, тем самым обеспечив себе золотую медаль и безболезненное поступление в Бауманское училище, где также не сторонился комсомольской работы.

Через полгода старательной работы в комитете комсомола Бакатин открыл для себя новые заманчивые стороны невиданной доселе жизни. Оказалось, что комсомольские работники умели развлекаться. Старшее звено — уже лысеющие и обрюзгшие комсомольцы — веселилось по-крупному: с финской баней, девочками, морем выпивки и запрещенными пластинками. Днем они читали доклады на комсомольских слетах о тлетворном влиянии Запада на неокрепшие мозги отдельных представителей советской молодежи, а вечером под звуки разлагающей капиталистической музыки совращали невинных комсомолок в банях трудовых лагерей. Молодняк же, комсомольские работники среднего звена, пока ограничивался только обильными возлияниями. Но каждый мечтал как можно скорее проползти, проникнуть, просочиться повыше, туда, где удовольствия становились все более и более ощутимыми, а власть приобретала физические черты и открывала двери в большое будущее. Бакатину первому из молодых удалось достичь цели. Он стал своим, посвященным, избранным и с головой кинулся в новый увлекательный мир. Там было все: лучшие женщины, власть, слуги, не хватало только одного — денег. Они оседали в карманах первого звена, слабым ручейком достигая чиновников ранга Бакатина.