Борис Седов - Месть вора

Именно с него и спустился мне навстречу гостеприимный хозяин – высокий худощавый мужчина лет сорока пяти – пятидесяти, облаченный в длинный махровый халат. Смерил меня с головы до ног бесцеремонным оценивающим взглядом; долго всматривался в мое лицо.

Я терпеливо ждал.

– Ну здравствуй, Знахарь. – Хозяин «дворца» наконец насмотрелся и протянул мне руку. – А ведь в натуре Сельцов Денис вылитый, если по фотке судить. Пересылала мне ее братва из Перми. Я Артем Стилет. – Смотрящий уже поднимался по протертым «дворцовым» ступенькам крыльца, кивком пригласив меня следовать за ним. – Заходь давай.

Мы вошли в дом и оказались в просторной прихожей, отделанной богато, но безвкусно. Дизайнер у Стилета никуда не годился. Дорогой наборный паркет для прихожей – еще куда ни шло. Но огромная искусственная пальма в кадушке в одном углу и копия (явно из пластика) Афродиты Милосской на мраморном постаменте в другом – это уж слишком! Зеркало в стиле ампир с облупившейся амальгамой и облезлой рамой, должно быть, конфискованное братвой в одной из квартир или какой-нибудь антикварной лавке. Добавьте к этому толстые чугунные решетки на двух узких островерхих окнах и самую обычную длинную вешалку с кучей дорогого тряпья, под которой примостилась простенькая стойка для обуви, заставленная до упора. Вот вам и вся прихожая. Мечта идиота. Я едко, но беззвучно ухмыльнулся, снимая у вешалки свою дешевую китайскую курточку. А Стилет, наверное, в этот момент тоже ухмылялся, стоя у меня за спиной и разглядывая спортивный костюмчик, подаренный мне братвой еще в Сыктывкаре. Он не знал, что по сравнению с тем, что на мне было надето до Сыктывкара, это ощетинившееся нитками «чудо» китайской промышленности было действительно чудом.

Стилет словно прочитал мои мысли.

– Ништяк, братишка, держи масть, – хлопнул он меня по плечу, когда мы поднялись на третий этаж и оказались в небольшом круглом зале с четырьмя симметрично расположенными дверьми. Все они были плотно закрыты, но из-за одной доносились громкие голоса и смех. – Не менжуйся, что в спортивке в гости пришел, а не во фраке. Здесь все по-простому. Кому тебя понять, как не тем, с кем сейчас познакомлю? И не такие бродяги, откинувшись, здесь появлялись… Проходь давай. – И он легонько подтолкнул меня в спину в направлении той двери, из-за которой раздавался шум.

А у меня в этот момент в голове промелькнуло воспоминание о том, как я в августе 96-го с замиранием сердца впервые входил в 426-ю хату «Крестов». И как из полумрака хаты меня встретило несколько десятков внимательных настороженных глаз. Интересно, как там сейчас Бахва? И Леха Картина? И Пионер? И Папаша? Где чалятся? Живы ль, здоровы? Может, кто уже вышел по помиловке? Надо бы поспрашивать пацанов. Глядишь, кто знает.

Я распахнул дверь и вступил в ярко освещенную просторную залу, посреди которой была оборудована огромная, отделанная темно-зеленым кафелем ванна. Или скорее это можно было назвать небольшим бассейном. Человек восемь разместились бы в нем, не испытывая особых проблем со свободным пространством. Впрочем, сейчас там над сугробом розовой пены возвышались лишь две головы. Две прекрасных темноволосых головки. Похоже, ко всему прочему, в этом загородном царском дворце водились русалки.

Мне это понравилось, и я, сделав небольшое усилие над собой, оторвал взгляд от соблазнительного бассейна и перевел его на установленный возле большого полукруглого эркера длинный низкий стол персон этак на двадцать. Была накрыта только дальняя его часть, и там, шумно беседуя, в глубоких кожаных креслах расположилось несколько человек, облаченных, как в тоги, в белые простыни.

– Здорово, братва, – громко произнес я от двери и уверенным шагом направился к ним здороваться и знакомиться.

– И тебе здорово, – ответил мне до боли знакомый голос.

Я прищурился. После полумрака прихожей, лестницы и коридора мне было не очень хорошо видно против света, падавшего из большого окна эркера. К тому же на улице погода улучшилась, дождь прекратился и посветлело.

Ба-а!!! Я даже вздрогнул от неожиданности.

Широко раскинув руки, ко мне ленивой вальяжной походочкой направлялся Миха Ворсистый, мой сосед по больничной палате еще в те времена, когда менты пытались расколоть меня на несуществующую мокруху и для ускорения «следствия» загнали, козлы, в пресс-хату. Там мне было суждено либо выйти из несознанки, либо стать «петухом», либо сдохнуть. Но я знал и четвертый путь – прямо на пороге, как только за вертухаем захлопнулась дверь, взял поудобнее зажатую между пальцами половинку лезвия бритвы и вспорол себе брюхо. Внутренности вывалились наружу, рядом с ними на бетонный пол камеры шмякнулся я, но меня никто не стал трогать. Вместо этого постучали в дверь и вызвали фельдшера. Вот так я оказался в тюремной больничке имени Гааза, где познакомился с Мишкой Ворсиковым – разбитным жизнерадостным парнем, моим ровесником, который смотрел за отделением травматологии и хирургии и оказался мне не только соседом по койкам, но и добрым корешем.