Борис Седов - Месть вора

Выстрел!

Есть!!!

Всего с третьей попытки!

Серая фигурка упала. Уткнулась рожей в глубокий мох. В шестикратный «Нимрод» я четко видел, как Косяк лежит без движения, а вокруг него суетится белая лайка.

– Кажись, угодил ты в него, – с удивлением заметил Данила. – А може, придуривается. Будто поранен. А ночью подымется и ищи-свищи ветра… Надыть проверить.

– Пошли, – с энтузиазмом откликнулся я.

– Не-е-е, братец. Ты тута лежи. Меня прикрывай да за конями приглядывай. А я уж, кабыть, и сам. С помощью Божьей. – И спасовец, закинув за плечо свою «тулку», отправился через болото к Косяку – то ли мертвому, то ли раненому, то ли придуривающемуся. А я так и остался лежать за толстым стволом березы, поставив «Спас» на предохранитель и с трудом борясь со сном. Что за проклятый выдался день! И вообще что за проклятое выдалось путешествие через тайгу! Я ожидал, что это не будет легкой прогулкой с пикником на природе. Но даже в самом жутком ночном кошмаре мне не могло бы пригрезиться, что из этого выйдет такое! С тяжелой болезнью, с перестрелками, с трупами. С потерей Настюши…

Эх, Настя-Настена, и зачем же ты связалась со мной, непутевым?

Данила наконец дошел до Косяка, снял с плеча «тулку», отпихнул ногой бросившуюся на него собаку. Я наблюдал за всей этой картиной через «Нимрод». Спасовец долго стоял возле поверженного противника. Тот наконец пошевелился, перевернулся на спину, но подняться на ноги и не пытался.

Они о чем-то мирно беседовали минут десять – пятнадцать, и я уже начал нервничать: «Что ж так долго? Исповедует, что ли, святоша мужика перед казнью? Зачитывает ему приговор? Какого черта?! У нас и так совсем нету времени. До темноты надо похоронить Трофима. Еще избавиться от трех трупов. Что-то придумать с павшими лошадьми. И главное: мне скорее надо к умирающей Насте!!! А они там рассусоливают, словно старухи на скамеечке возле подъезда…»

Данила хладнокровно направил ствол «тулки» в голову Косяка. Через мощную оптику я четко видел, как тот широко открыл рот, мне даже послышались отзвуки отчаянного предсмертного вопля. Потом моих ушей достиг сухой хлопок выстрела. Еще один выстрел – на этот раз по собаке. Данила закинул «тулку» за спину, наклонился и поволок труп к ближайшим зарослям осоки. Тоже верно. Нехорошо жмуру валяться вот так, на обозрении. А в высокой осоке хрен так сразу его и найдешь. Пока Косяка обнаружат – если вообще обнаружат, – мы будем ох как далеко отсюда. Нас будет уже не достать. Я очень на это надеялся…

– Ты угодил ему точно в хребет. Ноги отнялись, – доложил мне по возвращении спасовец. – О пощаде просил. Каялся, аспид. Дык чего передо мной? Перед Господом каяться будет. К нему его на исповедь и отправил.

Я был несказанно поражен тому, как хладнокровно богобоязненный спасовец добил мужичка-подранка. И как цинично теперь об этом рассказывает.

– Не по-божески это, что земле его не придали, – высказал свое мнение я, устраиваясь в седле. – Да и собака-то их не виновата ни в чем.

– Касаемо лайки – то так, – согласился Данила. – Да тока она к утру уже прибегла в домой. Глядишь, народ бы там всполошила, сюда бы, не приведи Господь, кого привела. Нехорошо это нам. Хотя и жалко тварь божью. – Он помолчал, подтягивая на жеребце подпругу. Потом вскочил в седло, шлепнул коня ладошкой по крупу. – А касаемо того, что демона этого не хоронили. Дык пущай его зверье подберет. Неча антихристовым отродьем землю поганить… Поехали, Коста, хоронить Трофима.

Я молча пожал плечами и направил Орлика в чащобу сузема, размышляя о том, что мне никогда не суждено усвоить те принципы, которыми руководствуются скрытники. С одной стороны фанатичная набожность, сплошные песнопения и молитвы, ласковые словечки и поцелуйчики… «Грех, грех, грех. То не по-божески…» И вдруг для меня открывается, что, оказывается, совершенно по-божески добивать раненого и припрятывать его труп в зарослях осоки: «Пущай зверье подберет. Неча землю поганить антихристовым отродьем…» М-да, спасовцы-спасовцы… Впрочем, не мое это дело, как вы живете и чем питаетесь. И вообще, сейчас мне положено беспокоиться совсем о другом: как там бедняжка Настасья?

О Боже! И правда! Настасья!!! Увлекшись своими проблемами, я не видел ее уже несколько часов!

Я дал коню шенкелей, и он сразу же перешел с шага на бодрую рысь.

Как житейская пища

Пребывает печали непричастна?

Кая ли слава

Стоит на земли неприложна?

Вся сени немощнейша

И вся сна прелестнейша: