Андрей Дышев - Крымская ракета средней дальности

Приблизившись, мужчина молча открыл калитку, словно уже прекрасно знал, кто мы и по какому поводу пожаловали, лишь потом поднял на меня вопросительный взгляд. Ирэн, полагая, что мое здоровье – это ее забота, решительно шагнула вперед и спросила:

– Вы врач? Нам сказали, что здесь живет врач.

Я подумал, что он начнет сейчас дотошно расспрашивать, что с нами стряслось, но мужчина молча кивнул, повернулся и пошел к дому. Мы последовали за ним. Зайдя в терраску, он указал на табуретки и наконец тихим и сиплым голосом произнес:

– Слушаю вас.

Не заметить через такие мощные очки мою распухшую руку, залепленную пластырем, было невозможно, но я готов был поклясться, что взгляд эскулапа ни разу ее не осчастливил. В нем чувствовалась какая-то удивительная обстоятельность и неторопливость, словно врач строго придерживался правила не делать выводов, не выслушав пациента. Наверное, если бы я прискакал к нему на одной ноге, а вторую держал бы под мышкой, он повел бы себя точно так же.

Объяснять ситуацию начала Ирэн:

– У нас неприятность. Мы сняли комнату на берегу, а там еще идет ремонт, совсем недавно стропила поставили, и мой муж нечаянно напоролся на гвоздь, который торчал из стены.

Я едва не закашлялся, услышав «мой муж». Да ладно, прощаю. Легенду, надо признать, она слепила неплохую.

– Пройдите, – сказал мне врач, но едва Ирэн занесла ногу над порогом, тут же остановил ее: – А вы побудьте здесь.

Ирэн скривила личико, опустилась на табуретку и при помощи странных жестов попыталась передать мне какую-то информацию. Я ничего не понял и, следуя за врачом, зашел в маленькую комнату, прохладную, светлую, с белыми стенами и потолком, с топчаном, застеленным клеенкой, и стеклянным шкафом с медикаментами. Врач склонился над раковиной, тщательно вымыл руки, вытер их полотенцем. Затем снял с крючка, надел белый халат и подошел ко мне.

– Где?

Я приподнял локоть. Врач посмотрел на лейкопластырь, осторожно отклеил его и уставился на рану. Потом поднял мой локоть повыше и отодрал второй пластырь. Оба отверстия он рассматривал недолго, после чего поднял глаза на меня. Огромные серые зрачки, многократно увеличенные линзами, казалось, читали мои самые потайные мысли. Взгляд был таким долгим и пронзительным, что мне стало не по себе. Я не выдержал, криво улыбнулся, пожал плечами и с ужасной фальшью в голосе сказал:

– Ремонт… Гвозди… Кошмар, одним словом…

– На гвоздь, говорите, напоролись? – тихо и безразлично уточнил врач.

Первый раз за минувшие сутки я возжелал, чтобы рядом со мной оказалась Ирэн. Ложь для меня – пытка. Врать не умею, боюсь и стыжусь.

– Вроде на гвоздь, – ответил я и уставился на окно, наполовину прикрытое шторкой на шнурке.

Врач, не меняясь в лице, подошел к шкафу, вынул пузырек с йодом и деревянную палочку с ватным скатышем. Медленно и аккуратно, словно художник, выписывающий тонкие детали, он намазал йодом кожу вокруг каждой ранки, кинул палочку в корзину и опять принялся разглядывать мою руку – от ладони до плеча.

– Гвоздь случайно не был ржавым? – спросил он.

Мне показалось, что от врача тянет холодком, точнее, от его пристального взгляда, от его очков с бронированными стеклами.

– Вряд ли, – ответил я и вздохнул. – Скорее он был покрыт оружейной смазкой.

– Лягте на топчан.

Больше он ничего не спрашивал про гвоздь, не интересовался ни его калибром, ни расстоянием, с которого я на него налетел, ни временем, когда это случилось. Придвинув к топчану табурет, врач накрыл его марлей, положил на него мою руку и попросил смотреть на стену. Что он делал с моей рукой – осталось для меня тайной, но боль была такой сильной и острой, что мне хотелось не только смотреть на стену, но и лезть на нее, кусать ее и бить по ней кулаками.

– У тебя лицо белое, – сказала мне Ирэн, когда я, покачиваясь, вышел на терраску.

– Я так громко орал, что с потолка посыпалась побелка, – ответил я.

– Голова не кружится?

– Тебе должно быть виднее…

Ирэн расслабленно улыбнулась. Она посчитала, что если я шучу, значит, чувствую себя прекрасно и полон оптимизма. Это не было правдой. Ирэн плохо меня знала. Обычно я начинал безудержно шутить, когда мне становилось совсем плохо. Защитная реакция организма.

Я в самом деле едва держался на ногах. Правда, боль в руке быстро утихала, но слабость действовала на меня угнетающе. Тоже, кстати, одна из моих дурных привычек: безоглядно считать себя сильным человеком. Я так привык к своей силе, что воспринимал ее как нечто само собой разумеющееся, данное мне раз и навсегда. Оказывается, достаточно было десять минут полежать на хирургической кушетке, чтобы усомниться в этом.