Сергей Самаров - Операция “Зомби”

– Вставай, пролежни скоро на боку затемнеют... И обед придется собакам отдавать... Все уже давно остыло.

Я отчаянно и без всякой надежды на успех еще раз, словно пьяный, отмахнулся ногой. И уже только после этого открыл усталый после двойной слоновьей дозы снотворного левый глаз. Специально один, чтобы это выглядело ехиднее. Потом и правый открыл.

Нате вам, получите скандал!

– Привет!

Чему же тут удивляться, что я промахиваюсь, когда будит меня Виталька Пулатов. Он заранее знает, куда я ударю, и легко смещается в сторону, словно сам бьет, – школу мы проходили одну и думаем в экстремальных ситуациях одинаково. Даже в тех экстремальных, когда еще наполовину спим.

А улыбается-то, как маска классического негодяя в японском театре!

– Рад тебя видеть живым и в хорошей форме.

– Привет. Относительно живого я могу со скрипом согласиться, а вот что касается формы, ты совершенно в этом не прав. После снотворного я второй день себя чувствую, как намертво иссушенная трава в данной местности. Видел, наверное, такую, когда подъезжал?

– Видели те, кто меня привозил. И в таком случае я жду от тебя дружеского сочувствия. Мне снотворное всадили дважды, чтобы спокойнее и без дополнительных жертв добраться до этой камеры.

– Сволота... Мне тоже две порции досталось. Оторвать бы им кое-что, чтобы других таких не плодили...

Я сел и помотал отчаянно, до одури, головой. Так собаки после купания брызги стряхивают. Попытался и я стряхнуть естественную вялость и сонливость. Но настроение при виде Виталия улучшилось. Я знал, что он окажется здесь, но не был уверен, что нам предоставят возможность встретиться. По крайней мере, встретиться сразу.

– Эти олухи не понимают, что каждого из нас по отдельности они еще смогут удержать. А двое для них – слишком много.

– Это точно... – Внешне Виталий сделал рукой просто жест, якобы подтверждающий мои слова и собственную категоричную решимость постоять за свою свободу.

И только я один понял, что он предупредил меня – комната, вероятно, прослушивается и находится, возможно, даже под видеонаблюдением. Я ответил согласным жестом, который для посторонних мог означать только мою ярость и желание влепить с хрястом кому-то между глаз. Хотя о возможности подслушивания и подглядывания догадался и без подсказки. Я бы просто удивился, если бы такого не обнаружил.

– Думаешь, это ФСБ? – продолжая разыгрывать спектакль, спросил я с ожесточением.

– Сомневаюсь. ФСБ целый месяц в открытую таскалась за мной. Потом, козлы, отстали.

– Меня вообще вели достаточно плотно. Заставляли делать то, что я мог бы и без них сделать. И тоже отстали. Даже обидно. Я уже готовился им преподнести парочку сюрпризов. Чтобы на всю жизнь отучились соваться в наше дело. И чтобы помнили, что на каждую их провокацию найдется соответствующий кулак...

– Тогда кто это? – Виталий почесал затылок так усердно и с таким звуком, что я начал всерьез опасаться за целостность его волосяного покрова. И, естественно, предположил наличие голодных блох в местных постелях. Хотя, что касается блох, Пулат относится к ним привычно. Это после месячного проживания в африканских бунгало – мы некогда вместе с ним прошли такое испытание. Тяжелое, надо сказать, испытание! После него три дня непрерывного интенсивного боя, когда нет времени почесаться, показались спасением.

– Где хоть мы? Место? Не знаешь?

– Понятия не имею.

– Не за границей, надеюсь?

– Разве что где-то в Китае или в Монголии. Или, на худой конец, в Казахстане. Судя по окрестному пейзажу. Меня уже проснувшегося сюда привозили. Я посмотрел. Да ты за стол садись. Обед остыл. При такой жаре испортится.

– Аппетита нет. Может, это уголовники по нашим личностям соскучились?

– Уголовники собственных самолетов пока, к счастью, не имеют. Хотя, может, и имеют, мы не все еще знаем о нашей действительности. В нашей стране, сам понимаешь, вполне возможно, что скоро уголовник президентом станет. И сами же, по стаканчику приняв, пойдем за него голосовать. Вежливо и доходчиво объяснят, что это необходимо, и пойдем. Да еще с большим желанием... Пулат от снотворного отошел. Быстро говорит, я с трудом успеваю мыслями за его речью. Впрочем, он всегда и во всем такой торопыга. Не любит, когда между мыслью и действием существует промежуток времени. Иногда это спасает, иногда ставит в странное положение, но часто, когда сам к такому не расположен, и утомляет.

Я лениво прислонился затылком к стене. Голова все еще кружилась, а настроение было сродни черному похмельному.