Сергей Самаров - Стрельба в невидимку

Зазвонил телефон.

– Слушаю. Майор Лоскутков. А… Ты… Ну-ну. Да. Понятно. Спасибо.

И опять хмуро на меня посмотрел.

– Что-то новое?

– Кудрявцев звонил. Нашел он сержанта – помощника дежурного, который пистолет у Чанышевой забирал. Пистолет был на предохранителе.

– На предохранителе, о существовании которого она не знает… – добавил я.

– Если адвокат будет настаивать, я смогу отпустить ее под подписку о невыезде…

– Не торопись. Придется потом искать ее по притонам… Или передозировку себе устроит…

– Да, согласен, это рискованно.

Леший смотрел в окно. Дождь не прекращался уже два часа.

Он любил смотреть на дождь. Шепот воды всегда успокаивал, и становилось легко на душе. Чуть щемяще грустно, но легко. Так бывало всегда, еще с самого раннего детства.

Сейчас раздражала и мешала душевной легкости прочная решетка за стеклом, грубо сваренные перекрестья металла. Несколько лет назад она стала для него символом, который часто приходил во сне. Потом это прошло…

Он отвернулся, чтобы эту решетку не видеть, сел, закрыл глаза и только слушал, слушал и слушал дождь, как меломаны слушают тонкую классическую музыку. Стекла звуки не заглушали. Даже наоборот, тяжелые капли били порой и по стеклу, и по жестяному подоконнику, внося звуковой диссонанс, но этот диссонанс был естественным и потому казался необходимым. Он даже создавал какое-то понимание существующего порядка, в котором отсутствие диссонанса просто усыпит и не придаст дождю никакого характерного оттенка.

Дождь его несчастной, как Лешему думалось, сущности казался созвучным внутреннему настроению. Его всегдашнему внутреннему настроению. Потому что он издавна считал себя несчастным. С самого детства.

Еще в дошкольном возрасте, когда гулял с матерью во дворе, мать остановилась с кем-то из знакомых поговорить, а он отошел в сторону. И услышал, как говорят сидящие на скамейке бабуськи, не понимая, что он уже немаленький и умеет слушать и слышать, а следовательно, и понимать.

– Надо же ведь, как не повезло Ларисе. Сама такая красивая, а сын выдался настоящий уродец…

– А оттого, что не по закону, нагулянный…

– А с нагулянными завсегда так быват…

– А что ж ей, век одной куковать? Лет, наверное, под тридцать пять уж, а мужика так и не завела…

Он посмотрел на говоривших и увидел, что смотрят все на него, вроде бы и добро смотрят, жалея, но в то же время нехорошо как-то. И понял, что говорят тоже про него. Раньше он не задумывался над своим лицом. Ну, ходит мальчик в очках. Одно стекло постоянно заклеено. Так врач велел, чтобы второй глаз развивался. Что же в нем уродливого? А что такое нагулянный – он вообще не понял тогда. Хотя слово запомнил.

Сначала это прошло мимо сознания, но совсем из памяти не стерлось. И вспоминалось не однажды потом, когда он пошел уже в школу, когда стал смотреть на девчонок с непонятным еще самому интересом, когда не мог найти причину, почему мальчишки не слишком хотят с ним дружить.

Он поймет уже чуть позже, в средних и старших классах, что просто к своему лицу привык и потому оно не кажется ему чем-то сильно отличающимся от других. Привычка – такое дело, что можно даже к носу на затылке привыкнуть. Не самое красивое лицо, но обыкновенное. А людям оно не нравится. Не нравится и его тщедушная фигура, врожденная сутулость. И неуверенная речь. И манера навязываться, когда его откровенно отталкивают.

Он всем и всегда казался абсолютно неинтересным.

Его не брали в компанию. А на школьных вечерах, если он кого-то из девчонок пытался пригласить на танец, от него с возмущением отворачивались. Даже те девчонки, которых никто другой на танец не приглашал.

Иным Леший становился в одиночестве. Тогда он мог позволить себе помечтать. И мечтал он о себе совсем ином. О сильном, храбром и красивом. О человеке, которого все любят. И он даже ждал, что пройдет время и он в самом деле станет таким. И обязательно будет героем. Леший слепо верил в сказку о гадком утенке, не понимая, что жизнь мало похожа на сказку.

В восьмом классе он начал заниматься спортом, чтобы изменить тело и характер. Для этого подойти могли, естественно, только единоборства. Но больших результатов не достиг – выше себя не прыгнешь, а талантов не было. Стал средненьким боксером-разрядником. Но заметно окреп физически. Впрочем, авторитета среди тех, к кому он тянулся, это ему не добавило.

Примерно к тому времени он все-таки стал общаться с одним одноклассником. Это мало походило на дружбу, но это было хотя бы общением. А любое общение – это уже не одиночество. Только товарищ определенную дистанцию строго соблюдал. И был он не столько товарищем, сколько командиром. Сам не слишком общительный, он хотел, чтобы ему подчинялись. С другими это не получалось. И потому он выбрал Лешего. Леший готов был ради общения даже на подчинение, заменяющее дружбу.