Тимофей Костин - Несчастный рейс 1313 (СИ)

— Я хотела дать возможность отдохнуть нашему спутнику.

— Да ладно, отдыхайте, — махнул рукой Иван. — Сам покараулю. Всего-то ночь не поспал, это ерунда.

— Нет, так не пойдет, — внезапно воспротивилась Амико. — Вы тоже устали, а на вас лежит самая тяжкая часть дела — наша защита. Поспите хотя бы пару часов. Дайте мне автомат и скажите, э… скажите, где караулить.

Русский смерил Амико оценивающим взглядом, немного поколебался, но в итоге кивнул, и протянул ей заряженный автомат.

— Держи. Но если кто появится — не вздумайте сразу стрелять, а быстро и тихо буди меня. Ясно?

— Хорошо, — кивнула девушка.

Кейко тем временем, надувшись словно сыч, улеглась на место подруги.

— Ну и сидите. А я хочу спать!

— Главное — не храпи, — хмыкнул Иван и заполз на ту же подстилку, только устроившись спиной к Кейко.

Девушка обмерла до макушки до пят. Казалось, тронь — зазвенит.

— Э… Это вы чего это?

— Как чего? Папоротники я резал, но больше не собираюсь возиться. Не барыня, потеснишься.

— Да я же… я же так не засну! — она возмущенно заворочалась. — Я вас боюсь!

— А я тебя нет, — мстительно усмехнулся русский. — Главное, не брыкайся, а то вдруг спросонья почудится, что бандерлоги напали. Тогда я буду стремителен и беспощаден.

— Я, может, оружия и не терплю, но кусаюсь отлично! — предупредила девушка. — Какой бы вы там могучий и добрый ни были…

Свирепо отвернувшись, девушка старательно засопела.

— С чего это я добрый? Как раз хотел немного побыть злым, — пробурчал Иван, тоже устраиваясь на боку, спиной к Кейко, так, чтобы между ними осталось немного ничейной полосы. Здоровенному парню было явно тесновато. — Вот только забыл, у ехидн зубки ядовитые или нет? А то, может и бояться-то нечего.

— Не знаю никаких ехидн! — отозвалась непримиримая и засопела пуще прежнего. — А вот похотливых гайдзинов — знаю! И даже не думайте наложить лапы на Ами-тян! Загрызу.

— При чем тут Ами-тян? — удивился русский. — Ее я по попе не хлопал.

— А то я не вижу ваши бесстыжие славянские глазищи, когда вы на нее смотрите! Я все про вас, русских, знаю. Почитывала на досуге всякое.

Иван лишь устало пробурчал:

— Будешь бухтеть, повернусь и буду на тебя недреманно смотреть бесстыжими славянскими глазищами. Дай лучше поспать, читательница. Страшно спросить, что ты там начитала.

— Учтите, я буду биться до последней капли крови, — зловеще пообещала Кейко и, сжавшись в комочек, по-настоящему задремала.

В импровизированном гнезде воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим сопением спящей девушки. Амико сидела поодаль от спящих, держа в руках автомат. Ее тонкий профиль оставался неподвижен.

День, уже давно разгоревшийся за обустройством бивуака, омовением и разговорами, перевалился за полдень, хотя это и было незаметно. Солнце пряталось за плотными облаками, и было не слишком-то жарко — горы и зимний сезон, пусть и бирманский, давали себя знать. Шелестели над головой листья незнакомых деревьев, роняя старые листья. Амико тоскливо провожала их взглядом, думая о том, что само основополагающее, поистине сакральное для каждого японца понятие «сики но кавари» — вечная смена сезонов, здесь утратило смысл. Вечнозеленые леса не покрывались алым плащом осенней листвы, не роняли печально кружащие листья, в которых, тем не менее, таилось обещание свежих почек и новой, ликующей весны. Разве могут радовать цветы, которые цветут всегда, разве не утрачивают они от этого свою ценность? Интересно, что думают об этом русские, ведь у них времена года сменяют друг друга еще более резко и неотвратимо.

Дав себе обещание спросить как-нибудь их спутника, Акеми тряхнула головой, начавшей предательски клониться к груди, и продолжила исполнять долг часового. Вокруг что-то шуршало, деловито попискивало, но к их убежищу никто не подбирался.

Она думала. Думала о том, как же далеко сейчас отчий дом. О том, каким обычным он казался и каким далеким, почти сказочным, стал теперь. Вернутся ли они с Кейко в Японию? Увидят ли еще хотя бы раз, как листья увядают, желтеют, как падает снег? Или же они сами завянут как листья, навсегда оставшись в земле чужой жестокой?

А может, оно и к лучшему. Может быть, ей не стоит возвращаться. Тяжелое и больное чувство, не оформившееся пока в настоящие мысли, в настоящую горечь, противно нудило под сердцем. Подумалось, что дедушка, старый солдат императора и самый любимый родственник, счастливо не дожил до дня, когда его последний потомок оказался бессильной обесчещенной девчонкой.