Тимофей Костин - Несчастный рейс 1313 (СИ)

Это было так глупо, так не к месту, что Амико вдруг почувствовала, как с плеч упало что-то незримое, что-то, давившее до сих пор на душу.

Здравомыслие. Да, это оно. Это тугой обруч здравого смысла, заставляющий смотреть на творящееся вокруг глазами цивилизованного человека. Здесь не было цивилизации. Здесь было только безумие, обломки культуры здоровых людей. Эти танцующие монашки, это грязь, пыль, чумазые дети и грубые, дикие взрослые… все это не имело никакого смысла.

Но до сих пор она цеплялась за подобие порядка, за реальность. А ведь реальности не было. Все здесь оказалось балаганом. И оковы реальности вдруг исчезли. На краткий миг, на те секунды, что звучала музыка, Амико ощутила блаженное успокоение.

Бившаяся в тихом припадке Кейко заметила, как вдруг расправила плечи, словно став выше, ее подруга. Песня еще звучала, но Акеми больше не подпевала, только стояла с неожиданно счастливой улыбкой на лице.

Карены продолжали блаженствовать. Долго-долго торчавшие в карауле боевики, выполнявшие роль злобных цепных собак; постоянно потрошившие не желавших раскошеливаться беженцев, проклинаемые и проклинающие в ответ; постоянно находившиеся на взводе, вдруг почувствовали, что мир не так враждебен к ним, если им улыбаются симпатичные монашки. Известное дело, доброе слово и собаке приятно. Окружающий мир внезапно показался им гораздо более хорошим и добрым местом, чем пару минут назад. Теперь карены просто млели, подпевая и подтанцовывая неожиданно налетевшему варьете. Расчувствовавшийся одноглазый пулеметчик в рваной пятнистой панаме нежно похлопал Ивана по плечу и одарил огромной самокруткой с отчетливым конопляным запахом.

Сладковатый дымок плыл в теплом вечернем воздухе, смешиваясь с дикими запахами тропических джунглей, разворачиваясь и скручиваясь в луче музыкального прожектора живописными струйками, кружа голову наркотическим туманом.

Одна из двух оставшихся в кузове китаянок, приплясывавшая и принимавшая соблазнительные позы, наклонилась к Кейко и, перекрикивая грохот музыки, дала указание:

— По сигналу — за пистолеты, и стреляйте в воздух!.. — после чего сиганула через борт и, проделав пару пируэтов, прыгнула точно на колени ко второму пулеметчику, сидящему на бруствере сложенной из мешков огневой точки, откуда торчал ствол китайского крупнокалиберного пулемета. Тот радостно ослабился, хлопая соблазнительно улыбающуюся монашку-диверсантку по крепкой попке.

Вторая китаянка повторила маневр по левому борту, заняв тактически выгодную позицию рядом с караульным, отвечающим за шлагбаум.

Кейко хотелось пошло заржать, совсем не по-женски. Развернувшаяся вокруг фантасмагория, похоже, добила даже несгибаемую Амико, решившую подпевать мюзиклу. Сама же Маэми по какой-то непонятной причине не испытывала когнитивного диссонанса. Все, о чем она сейчас думала, это спрятанный пистолет, готовые зазвучать выстрелы и — кровь. Она невольно облизала запекшиеся губы.

Амико тряхнула головой, сбрасывая наваждение. Следовало держать себя в руках. Хотя уже не хотелось.

До очередного всплеска жестокости совсем рядом оставались считанные секунды.

Раскрывшаяся с совершенно необычной артистической стороны майорша оставила Засельцева в компании патрульных и, проделав еще несколько зажигательных па, призывно подмигнула начальнику заставы — толстомордому бирманцу в вычурной фуражке с галунами, изображающему из себя сурового командира, хотя больше всего он походил на бухгалтера. До сих пор он сидел за удобным столиком, стоящим у внешней стены караулки, с удовольствием пересчитывая банкноты, выколоченные из беженцев, а теперь был совершенно сбит с толку. В глазах его читалась некоторая подозрительность — впрочем, они практически сразу же вытаращились, устремившись в глубокое декольте матушки-настоятельницы, и словно прикипели к подпрыгивающим там обольстительным округлостям.

Дезориентировав, таким образом, систему командования противника, Шун-Ци артистично присела на краешек письменного стола, демонстрируя великолепное презрение к заботливо разложенным по пачечкам денежным средствам и заставив вспомнить, что Спаситель в свое время тоже не слишком-то жаловал мытарей и ростовщиков. Впрочем, его служительница, кажется, поставила себе целью продемонстрировать все ничтожество рабов Маммоны — все больше распаляя горящую в глазах начальника заставы похоть, она вытянула изящную ножку, обтянутую ажурным черным чулком, и положила ее прямо на плечо сидящего за столом бирманца. Его глаза едва не вывалились из орбит, а на губах заблестела непроизвольно выступившая слюна. Возможно, человек с более тонкой душевной организацией нутром бы почувствовал в поощряющей улыбке китаянки холод, подобный ледяному хирургическому скальпелю, но обильно вспотевший брыластый карен уже не помнил ни о чем.