Сергей Дышев - Кладбище для однокла$$ников (Сборник)

– А вдруг он действительно подожжет себя? – обеспокоенно спросил Сергей.

– Не подожжет! Просто хочет, чтобы мы его лучше охраняли…

Все же Никита решился, набрал номер телефона профессора Осмоловского. Павел Григорьевич ответил на приветствие, заметил, что ждал его звонка.

– Приходите. И принесите фотографию.

– Она со мной.

Никиту поразила нездоровая желтизна лица Осмоловского. Он кутался в домашний халат, хотя стояла жара. Павел Григорьевич принес чайник с двумя чашками, налил чаю себе и гостю, взял фотографию класса, провел по ней кончиками пальцев, словно прислушивался нервными окончаниями.

– А это снимки, сделанные перед выпуском в десятом классе, – протянул пачку Никита.

В течение нескольких минут Осмоловский рассматривал фотографии девчонок и мальчишек, потом вернулся к снимку, сделанному в восьмом классе. Затем медленно отодвинул снимки на край стола, сгорбился, закрыл глаза, сжал пальцами переносицу.

– Вы знаете, – наконец заговорил Павел Григорьевич, – здесь его нет, вероятность девяносто процентов. Я чувствую, он рядом, где-то рядом крутится его невыносимо жесткое поле…

Он еще раз посмотрел на групповой снимок:

– Семеро на нем уже мертвы. Так?

И Осмоловский точно показал каждого, включая ветерана Чечни Локтева. Савушкин уже ничему не удивлялся. Он столкнулся с такой мощной, невиданной прежде силой, против которой чувствовал себя слабым и, как написала газета, несостоятельным.

– Их двое… У второго поле сильно подавлено. Первый – лидер… От него идет очень жесткая агрессия, сплошной черный спектр… Гордыня и ревность… Но есть мощная блокировка – но она от его предыдущей праведной жизни… В поле – иероглифы смертей многих людей, оно зациклено на его детстве. Обида и агрессия, душа сильно привязана к земному… Причины надо искать в прошлом. Был мощный и длительный раздражитель, трансформировался в жажду богатства, власти, реванша…

Когда Осмоловский замолк, Савушкин спросил, показав на снимок:

– Это Локтев, ветеран войны в Чечне. Полгода назад он выбросился из окна…

– У него была депрессия, и это состояние использовал тот человек, о котором мы говорим. Возможно, он послал что-то похожее на команду-импульс… – Павел Григорьевич встал, вздохнул. – На сегодня все, Никита. Извините, мне нездоровится.

– Это вы меня извините за беспокойство, – Никиту подмывало спросить еще что-нибудь об убийцах, но Осмоловский опередил его желание.

– Я вам позвоню. Если можно, оставьте фотографии.

Консулу привиделось, что он Сатана. Что он, ничтожный, вдруг объял необъятное, и миллионные силы влились в него, и дальний божий голос был легким невнятным шепотом. Он почувствовал, что взвивается над землей, и все былые его обиды на людей, все его страхи, боли, злоба и ненависть расплываются, туманятся, бледнеют – в черном небе он превратился в могущественного зверя-ангела. Ему стало хорошо и одновременно тревожно, ведь за неправедное где-то горят синим пламенем, но эта догадка-мыслишка унеслась, будто проглоченная воронкой… Больше его беспокоило, где взять новые силы, ведь в жизни его появилось самое сладострастное, неизведанное удовольствие, оно было чернее самой черной краски, в нем было очарование пропасти, которая приглашает к себе безумца, балансирующего на тонком лезвии… Он еще не проснулся, а новое, более терпкое и сильное наслаждение горячей волной захлестнуло его. Его будто бросили в кровь, эта огромная емкость, в которую погрузили, не давая поднять головы, он захлебывался и наслаждался, зная, что умрет скорее от наслаждения, чем от нехватки воздуха. Так и случилось, и он, разрывая грудь, чтобы вобрать больше горячей крови, стал терять сознание… Он плыл и скользил по красной, горячей и жирной реке… Его мутило, и одновременно он сознавал, что привыкает, и уже никуда не денется от этой страсти, и сам с интересом и сладким любопытством отпустил все тормоза, пытаясь в этом падении получить самое низменное и отвратительное удовлетворение.

«Теперь это не только страсть, – расслабленно думал он. – Это высший эксперимент подчинения, и если я возвышусь, прокляв все земное, я возобладаю над силами, которые позволят мне…»

Суеверно Консул не стал даже мысленно додумывать то, что пришло ему в голову. «Не время, не время…» Он никогда не рисковал, и если бы ему предложили карабкаться по отвесным горным склонам, он бы наотрез отказался, но великие пирамиды ацтеков и майя он ползком покорял, выжигая из себя страх, карабкаясь по крутым ступенькам, ведущим в небо… Был риск сорваться и покатиться вниз, набирая скорость… Он казнил себя за трусость и даже подумывал отправиться на одну из многих войн, которые вспыхивали то тут, то там на просторах бывшего Советского Союза. И сразу же передумал и потом сам смеялся над этими желаниями.