Андрей Дышев - Серебряный шрам

– Нам не в ту сторону, Кирилл!

– Как жаль, – ответил я, разворачиваясь, – что нам с вами по пути.

Подъехал и остановился метрах в двадцати от нас «уазик». В свете его фар картавый выволок из багажника оба рюкзака и, надрываясь, поволок их во двор, обнесенный со всех сторон дувалом. В дверном проеме его встречал мужичок неопределенного возраста, с темным, обросшим бородой, усами, бровями лицом, покрытый вездесущей тюбетейкой, в стеганом халате, подпоясанном кушаком. Идя навстречу картавому, он шаркал калошами, кланялся и прижимал правую руку к сердцу. Вместо того чтобы поздороваться, картавый свалил на хозяина оба рюкзака и, к моему искреннему удивлению, что-то сказал ему, возможно, по-таджикски, из чего я разобрал только «салам». Вот как! Оказывается, наш косноязычный мокрушник владеет еще одним языком, кроме матерного.

Я внес Валери во двор. Слишком уж запуганный, а потому чрезмерно старательный хозяин, освободившись от рюкзаков, вышел из дома и, раскланявшись передо мной, подставил руки, готовый принять девушку.

– Это я сам донесу, – сказал я, но хозяин, похоже, не сразу меня понял и, семеня рядом со мной, пытался помогать. Я услышал, как за моей спиной заржал картавый. Ничего не попишешь, тонко чувствует юмор человек!

Мы зашли в жарко натопленную комнату, в которой сесть можно было только на пол, что тут же мы с Валери и сделали. Сваленные в углу подушки были ничем не хуже спинки дивана, и мы, с наслаждением вытянув ноги, следили за суетой полудевочек-полустарух, стеливших у наших ног выцветшую скатерть, которую постепенно заставляли блюдом с пловом, пиалами, лепешками и прочими восточными закусками.

Я не был голоден и смотрел на дымящийся плов равнодушными глазами. Валери же, в отличие от меня, глотала слюнки и, не дожидаясь, когда за «стол» присядут картавый и адвокат, схватила лепешку и стала рвать ее зубами.

Тепло этого убогого жилища и гостеприимство маленького человечка, ни слова не понимающего по-русски, но вместе со своей хибарой и многочисленной семьей втянутого в темные делишки, которыми мы намеревались заняться в самое ближайшее время, разморили меня, и больше хотелось спать, чем принимать участие в этой странной вечере, предваряющей нашу полуночную прогулку по лезвию бритвы. Мысли о том, что через несколько часов нам придется крадучись преодолевать вброд холодное и сильное течение Пянджа, были невыносимы, и я стал раздумывать о том, как бы добраться до «калашникова» адвоката. Раздумья эти были не вполне серьезны, потому что практически неосуществимы. Я все еще не был свободен, и каждый мой шаг до сих пор контролировался мордатыми охранниками. Один из них стоял в дверях, ведущих во двор, второй, я был уверен, торчал где-то у рюкзаков, сваленных в прихожей.

Пока адвокат негромко говорил по радиостанции с Пянджем, картавый, стоя, пожевал плова, накрутил на палец пучок сельдерея и сунул его в рот, хлебнул из пиалы ржавенькой водички, выплеснул остатки на затоптанный ковер, коим был застелен пол в комнате, и, ковыряя спичкой в зубах, надолго застрял у запотевшего окошка, в котором ровным счетом ничего нельзя было высмотреть. Он не расставался с автоматом, и тот грелся у него под мышкой.

Кажется, мы с Валери задремали, прижавшись друг к другу. Тусклая лампочка под потолком, безликие фигуры забитых женщин, картавый, приклеившийся к окну, поплыли перед моими глазами, раздробились на осколки, закружились в хороводе, и я падал в бездну, наполненную голосами и запахом горького шампуня, и меня уже не тревожил предстоящий переход, как если бы он был всего лишь плодом затуманенного сном воображения.

Меня растолкала Валери. Она щипала за щеки и пыталась оторвать мне нос.

– Проспишь самое интересное, – сказала она.

Адвокат, посасывая трубку, смотрел на нас. Он зачем-то надел на лысеющую голову травяного цвета кепи и стал похож на Фиделя Кастро. Красный, словно от жгучего стыда за свою сущность, картавый отжимался от пола и тоже поглядывал на меня.

– Пора, – сказал адвокат.

Хозяин ждал нас во дворе. Я надел рюкзак и, подкинув его на себе, затянул лямки потуже. Руки машинально ощупали грудь – не хватало автомата, страшно не хватало автомата! Без этой детали рушилась некая логика моего облика и моих поступков. Меня гнали к границе как заложника – вот в чем заключалась истина моего положения, как бы я ни оправдывался перед самим собой и ни показывал свой характер перед картавым и адвокатом.