Михаил Серегин - Палач в белом

– Бросай свою реанимацию! – заявил мне Макаров, едва я снова появился на работе. – Пиши немедленно заявление о переводе, а я замолвлю за тебя словечко...

Это меня несколько приободрило – к словам Макарова прислушивались. Да и к самой возможности перейти в терапию я отнесся с любопытством – напряженная атмосфера реанимации начинала меня утомлять. Я не стал долго размышлять и написал заявление – склонность к импульсивным поступкам свойственна мне с детства. Макаров забрал заявление, многообещающе подмигнул и до поры до времени исчез. Зато появился Ланской и многозначительно сообщил, что меня просят пройти на ковер. Я послушно пошел за ним, разглядывая его коротко стриженный, жилистый и загорелый затылок, темнеющий, словно кирпич, между белоснежной шапочкой и халатом. При этом я меланхолически вспоминал, как сложно было устроиться на эту престижную работу и сколько хороших людей замолвили за меня словечко.

Получалось, что я подвел всех. Теперь свой голос за меня собирался подать Макаров, и в этом был для него определенный риск. Правда, в дальнейшем я не рассчитывал привлекать внимание к своей персоне. В конце концов, криминальные ситуации нехарактерны для такого учреждения, как наша привилегированная больница, и теория вероятностей подсказывала, что вряд ли мне доведется в скором времени опять столкнуться с чем-то подобным. Таким образом, я с чистой совестью мог гарантировать свое примерное поведение в будущем. С этими мыслями я и вступил в кабинет Бориса Иосифовича Штейнберга.

Он сидел за массивным двухтумбовым столом, положив тяжелый подбородок на сжатые кулаки, и смотрел на меня немигающим орлиным взглядом. Завидная густая шевелюра отливала серебристой сединой. Борис Иосифович был величав, осанист, имел рыкающий голос и отвечал всем представлениям о суровом, но справедливом начальнике. С ним боязно было даже встречаться, а не то что получать от него нагоняй.

По другую сторону стола с завидным спокойствием и непринужденностью восседал Макаров. Его холеное, с крупными чертами лицо выражало сочувствие и доброжелательность. Небрежно закинув ногу на ногу, он поощряюще посматривал на меня и улыбался. Мы поздоровались и подошли поближе. Ланской кашлянул и сообщил:

– Вот, привел, Борис Иосифович! – При этих словах он обеспокоенно обернулся, словно допуская возможность, что я по пути потерялся.

– Та-а-ак! – густо сказал Штейнберг. – Ну что же, присаживайтесь, не стойте столбом.

Мы опустились на стулья, не сводя с начальства преданных глаз. Борис Иосифович уничтожающе посмотрел на меня и, опустив голову, задумчиво перелистал бумаги, лежавшие перед ним на столе.

– Знаете, зачем я вас вызвал, Ладыгин? – громко спросил он вдруг.

– В общих чертах, Борис Иосифович! – быстро ответил я.

Штейнберг пристально посмотрел на меня.

– Все у вас в общих чертах! – угрожающе сказал он, выделив из стопки бумаг один лист и внимательно вчитываясь в него. – Просите о переводе в терапевтическое отделение?

Я взглянул на Макарова и кивнул. Борис Иосифович внимательно посмотрел на меня, потом на Ланского.

– Отпускаешь кадры, Степан Степанович? – спросил он. – Или есть возражения?

Ланской был растерян.

– То есть, Борис Иосифович... – замялся он. – Я полагал... докладная... Поведение Ладыгина...

Он замолчал, недоуменно оглядываясь на меня.

– Э-э! Ладыгин в данном случае сотрудничал с органами, Степан Степанович! – пробурчал Штейнберг. – Мне оттуда сигнализировали. Возможно, проявляя при этом не всегда уместную инициативу... Но... В общем, этот вопрос закрыт!

Видно было, что подобное решение не слишком нравится ему самому, но идти против органов он не смел. Ланской сориентировался мгновенно. Намечающийся вариант вполне его устраивал.

– В таком случае у меня также вопросов нет! – бодро произнес он. – Против перевода Ладыгина не возражаю.

– Ну так и напиши тогда – не возражаю! – ткнул пальцем в бумагу Борис Иосифович. Ланской быстро поднялся, щелкнул авторучкой и поставил визу на моем заявлении.

– Все свободны! – объявил Штейнберг и вдруг поманил меня широкой ладонью. Я поднялся со стула и подошел вплотную к начальственному столу. Борис Иосифович откинулся на спинку кресла и несколько секунд презрительно рассматривал меня.

– Ты, Ладыгин, кто – врач? – спросил он наконец с недоверием.

– Имею диплом, – заверил я. – В отделе кадров все зафиксировано.

– Вот именно, врач! – заключил Штейнберг с каким-то странным сожалением. – В отделе кадров ты значишься врачом, правда? Зачем же ты строишь из себя детектива?