Юлия Латынина - Не время для славы

– Вольно!

Ровно в час тридцать минут все три республиканских телеканала, чьи камеры собрались на заводе для трансляции торжественной церемонии открытия, показали в прямом эфире открытое заседание правительства.

Первым на заседании выступал новый командир ОМОНа Аламбек Арсханов. Он поклялся, что найдет и покарает убийц Джамала. Вторым на совещании выступал Магомед-Расул Кемиров. Он сказал, что боевики убили двух его братьев, и теперь Христофор ему вместо брата.

Третьим на совещании выступал мэр Торби-калы Гаджимурад Чарахов. Гаджимурад был один из самых верных Джамалу людей, и поэтому многие удивились, когда Гаджимурад предложил создать Чрезвычайный комитет для борьбы с террористами.

– От имени всего нашего народа заявляю, – сказал мэр Торби-калы, – только вы, Христофор Анатольевич, можете спасти республику в эти трудные минуты! Только вы должны возглавить этот Комитет!

Когда заседание кончилось, Христофор Мао выгнал из бывшего кабинета Водрова всех этих шавок и заперся наедине с телевизором.

За окном золотое солнце победы играло и пело на серебряных трубах завода, и огромный, в полтора человеческих роста черноволосый Джамалудин смотрел с висящего в комнате портрета на телевизор, который наконец-то показывал Мао.

– Слышишь, сукин сын, – сказал Христофор, – слышишь, как они хвалят меня?

Черноволосый человек молчал. Ведь он был мертв.

– Знаешь, в чем твоя ошибка? – продолжал Христофор, – ты убил их души. Ты вынул из них совесть, а вложил в них страх. Тебя не стало, а страх остался. И хозяин этого страха теперь я.

Христофор Мао засмеялся.

Вся власть Джамалудина растаяла, как дым, – она обрушилась, как обрушивается под силой тяжести огромная, хрустальная, с тысячами подвесок и сотнями рожков люстра, висящая на одном гвозде. Гвоздь выдернули – и люстра рухнула.

Джамал Кемиров попал в собственную ловушку. Он думал, что может делать все, но то, что делал Джамал, не было государством. Одни боялись его, другие любили его, третьи были у него в заложниках, – но они клялись лично ему, и боялись лично его, и когда Джамала не стало, небоскреб страха, возведенный им на фундаменте личных тюрем и личных клятв верности, рассыпался в прах.

Все эти убийцы, все эти негодяи, все эти лизоблюды, которых он лишил души и совести, превратил в своих рабов, в целователей сапога, – все они лишились опоры и теперь искали новый сапог, который они готовы были целовать, лишь бы остаться в живых, и сохранить свои дома, подаренные Джамалом, «лексусы», подаренные Джамалом, и даже иногда жен, на которых он их женил.

– Твой Кирилл, – заорал Христофор, – пел, как соловей! Если бы я приказал ему отсосать, он бы отсосал! Они все клялись, что готовы умереть за тебя! Они строились по приказу твоего девятилетнего сосунка! Теперь они будут клясться, что готовы умереть за меня! Ты слышишь?

Из телевизора донесся гром аплодисментов.

– Ты слышишь?! – заорал Христофор.

Черный горец молчал.

Христофор схватил портрет и дернул вниз. Тот не упал. Христофор дернул сильней, но, видимо, портрет был как-то очень уж хорошо приколочен. Христофор дернул снова – и тут огромный холст в деревянной раме свалился, с грохотом, прямо на голову главе Чрезвычайного комитета, опрокинув плазменный экран компьютера и малахитовую вазочку с карандашами.

Мао вскинул руку и разорвал холст. Он рвал его с треском, вылупляясь из картины, как цыпленок из скорлупы, заколотил золоченой рамой о наборный паркет, а потом он выхватил пистолет и стал стрелять.

– Российские войска полностью контролируют город, – сказал Христофор Мао в телевизоре, – все попытки террористов дестабилизировать ситуацию провалились. От имени России заявляю: всем, кто захочет ввергнуть нас в кровь и хаос, будет дан беспощадный ответ.

– Да здравствует Мао! – кричали депутаты.

Картинка показывала танки, застывшие на площади, и полковника Лихого, рассказывавшего о героическом бое в селе Тленкой. Ошметки портрета разлетались по полу, и простреленные глаза Джамала, черные с искрой, превращались в дырки в холсте.

Черный портрет лежал ничком на ковре, и Мао в остервенении топтал его ногами.

Это была полная, сокрушительная победа.

Безумец тот, кто сражается с государством.

Граната, ударившая в «мерс», была рассчитана на объемный взрыв, мгновенно повышающий температуру и давление в замкнутом пространстве. Ударь она в танк – и все пассажиры сварились бы. Ударь она в БТР, – и у пассажиров бы лопнули уши, и белки глаз спеклись бы, как яйца в духовке.