Сергей Зверев - Властелин неба

«Идиотское следствие попытки построить социализм с сирийским лицом», — ухмыльнулся сам себе человек с чемоданчиком.

Бывшая Прямая улица, ныне Мидхат Паша, по которой неторопливо шел резидент ЦРУ, была главной артерией знаменитого дамасского базара Хамидие. Не меньше тысячи лет он является самым большим в исламском мире и не отдает никому пальму первенства.

Входом в многолюдный базар — город в городе — служит арка с колоннами, возведенная еще римлянами. Каждый день, кроме священной для мусульман пятницы, с девяти утра до девяти вечера за аркой в лабиринтах многокилометрового крытого тоннеля, разделенного на особые кварталы — суки — правит бал ее величество торговля, самая разнообразная и всевозможная.

Более трех тысяч лавочек, сотни мастерских, бани и парикмахерские, мечети и харчевни, нескончаемый гул возгласов продавцов и покупателей и воздух, пропитанный ароматом кофе и дымками кальянов, которые сирийцы называют наргиле.

Здесь можно купить и продать все, что угодно. На прилавках лежат товары со всех концов земли, от антикварного кинжала из знаменитой дамасской стали до самой современной видеоаппаратуры, но, конечно, особый колорит Хамидие придают многочисленные изделия местных мастеров-ремесленников. Глаза разбегаются от обилия цветастых тканей, платков и ковров. На базаре есть целые улицы жестянщиков, столяров, ткачей и, конечно же, улицы специй и знаменитых восточных сладостей, среди которых наиболее популярен фисташковый пломбир.

От жаркого солнца и нечастого дождя торговцев и покупателей базара Хамидие защищает сводчатая крыша со множеством окон. Когда-то давно она была деревянной, но, в конце концов, после многочисленных пожаров ее заменили на железную. Местами металл прохудился, светился дырами. Но местные старожилы связывают появление этих отверстий в кровле вовсе не с ржавчиной, а со следами от пуль.

Говорили, что в начале прошлого века, еще до Первой мировой войны, французские солдаты, занявшие Дамаск, желая сразу показать, кто в городе хозяин, стреляли из своих ружей вверх в местах скопления людей, в том числе и на базаре Хамидие. И говорят, французам удалось тогда парализовать работу рынка на целых три часа, но не более. И будто бы в память о тех часах крышу с той поры не ремонтируют.

Бэрроуфильд усмехнулся собственным мыслям и свернул с Прямой улицы — Мидхат Паша — на одну из боковых. Пройдя буквально десять шагов, он оказался у входа в кофейню «Бушра», что означало в переводе с арабского — «Добрая примета». Это был своеобразный мужской клуб, место отдохновения и неспешных разговоров о событиях местной жизни и, конечно, о проблемах мировой политики, которым завсегдатаи кофейни после некоторых, порой горячих прений обычно находили элегантное и единственно верное решение.

За одним из столиков в дальнем углу заведения уже с полчаса сидел Джиад в своей обычной «арафатовке». Он уже съел порцию шаурмы — плотно завернутой в трубочки тонкого лаваша рубленой баранины с салатом и специями, выпил две чашки крепчайшего черного кофе, который по здешней традиции употребляется всегда без сахара, и сейчас курил наргиле, потягивая прохладный вкусный дым, имевший ярко выраженный и очень приятный запах спелого персика.

Горячие угольки, тлевшие на подмокшем от густого сахарного сиропа табаке особого персидского сорта «тумбеки», периодически усиливали свою алую окраску, повинуясь затяжкам курильщика. Дым, проходя через стеклянную колбу с водой, остывал, и можно было в полной мере ощутить его чудесный фруктовый вкус. Колба наргиле, которым пользовался Джиад, была сделана из богемского стекла, а когда-то место колбы занимал выдолбленный кокосовый орех — который в Персии назывался наргил. Он-то и дал название курительному прибору.

Джиад не спешил. На Востоке умеют ценить простые человеческие радости, дарованные Всевышним. Палестинец, у которого чуть кружилась голова, сонно наблюдал сквозь припущенные веки за расторопным малым, готовившим напиток из тутовых ягод, лежавших горой на большом блюде. Парень в белом фартуке, местами заляпанном, лихо строгал теркой кусок льда, бросал натертый лед в стакан, зачерпывал поварешкой сок, стекавший с блюда в таз, доливал в стакан и втыкал в него соломинку.

Несмотря на дремотное оцепенение, в котором пребывал Джиад, он сразу заметил вошедшего в кофейню американца. Тот тоже увидел Джиада, и оба обменялись многозначительными взглядами. Однако Бэрроуфильд не подошел к старому знакомому, а приблизился к небольшой камере хранения, устроенной в этом заведении для пущего спокойствия иностранцев. В Дамаске практически нет воровства, но не все об этом знают. Американец поставил свой атташе-кейс в ячейку и запер ее на ключ.