Михаил Климман - Разрешение на жизнь

– Впечатляет? – спросил сын.

– Ты со всеми так можешь? – спросил Дорин, совершенно позабыв, что только что задавал этот вопрос.

– Я уже говорил, – ответил Васька терпеливо, как больному, копируя и сохраняя в отдельный файл добытую информацию, – что это возможно только по отношению к постоянным «юзерам», немало наследившим в сети. А он тут достаточно погулял. Тебя что-то еще интересует?

Андрей отрицательно покачал головой.

Сейчас, лежа рядом с Леной и пытаясь заснуть, он перебирал в уме этот разговор и пытался сформулировать вопросы, которые надо было бы задать Ваське, а он тогда их не придумал. «Связан ли этот Виктор Есин хоть каким-то боком с антиквариатом?» «А с шахматами?»

Внезапно Дорин почувствовал легкое прикосновение пальцев у себя на спине. Такое легкое, что если спишь – приснится что-то хорошее, а если не спишь – поймешь, что тебя зовут. Он обернулся – Лена чуть насмешливо смотрела на него:

– Ну, легонант, выкладывай, какие проблемы?

20 марта, понедельник

– Ну что, папаша, – сказал Гуру, удовлетворенно глядя на себя в зеркало, – есть еще порох в пороховницах. Не гнется еще казацкая сила.

Придется ему простить, что он несколько неточно цитировал классика. Женя смотрел на почти нетронутые сединой усы и волосы, на неожиданно крепкое для почти шестидесятилетнего человека тело, на «казацкую силу», которая и на сей раз его не подвела. Нинка посапывала в единственной комнате, будить ее не хотелось, поэтому он отправился на крошечную кухню и поставил чайник.

Убогость обстановки и теснота слегка удручали, но, как говорится, свобода дороже. Гуру был женат уже шесть раз, самый долгий его брак длился три года и восемь месяцев, а остальные едва достигали полутора лет. С Нинкой, он это понимал, все не надолго, никаких матримониальных планов у него не было.

Во-первых, потому, что негоже спать со своей служащей, надо или убирать ее из магазина и четко прокладывать границу между домом и работой, или, наоборот, делать ее своей партнершей. И то, и другое неправильно.

В первом случае он сажал себе дома Цербера, который будет варить ему щи, драить ванную и ждать его прихода с тапочками в зубах и расспросами, как и что на белом свете происходит. Знаем, проходили. «А почему ты задержался?» «А что ты такой угрюмый?» «А не пойти ли нам в кино?»

Если же брать ее в долю, то при очередном уходе надо будет с кровью делить имущество. Да и не годилась Нинка на роль партнера.

Это и было во-вторых. Она, несмотря на телячью свою привязчивость и мирный нрав, слишком глупа, чтобы продержаться долго даже в роли жены. Надо же с супругой хоть иногда о чем-то разговаривать.

Гуру заварил себе крепчайшего чая. Хорошо хоть велел ей купить настоящего черного, а не этого цветочного барахла.

Уже почти неделю он бился над загадкой этих чертовых шахмат. Никакого спецназовца, конечно, не было и в помине. Он сам себе был спецназовцем. И в машине всегда возил под сиденьем что-нибудь тяжелое, чтобы в наши смутные времена были аргументы посерьезней словесных.

Хотя и на словах с ним вряд ли кто-то мог серьезно состязаться. Гуру вспомнил, как когда-то, почти сорок лет назад, на зоне двое блатных пытались друг другу дать по ушам. Они сидели за столом, чифирили и говорили что-то на таком языке, который юный в те годы Женька понимал только слегка.

Внезапно из угла выскочила крыса и, промчавшись по столу, утащила кусок серого хлеба. Бармалей, огромный грузин, кинул в нее миской, и бросок был таким сильным, что сломал ей хребет. Тогда маленький и злобный Боцман, который еще со времен вольной жизни имел какой-то зуб на Бармалея, прищурился.

– Ты зачем ее убил? – проскрипел он.

– Она хлеб украла, – возмутился грузин, – мой хлеб и твой.

– Она хлеб украла, – миролюбиво согласился Боцман, – значит, она – вор. Ты – вор, и она – вор, – завизжал он, – значит, ты своего убил.

И Бармалея опустили. С тех пор Гуру знал, что слово бывает важней не только силы, но и оружия. Он занялся самообразованием, а поскольку с детства был пареньком смышленым, то довольно быстро в этом преуспел. Уголовный и процессуальный кодекс он знал практически наизусть, но на этом не остановился, принялся за чтение книг и речей известных русских юристов прошлого века. Плевако, Кони, Карабчевский, Шершеневич не только образовали его юридически, но и повели дальше, ему стала интересна и сама природа права. Он стал изучать труды Монтескье, Гуго Гроция, а от них шел прямой путь к философии.