Михаил Нестеров - Оружие уравняет всех

И только сейчас он заметил, что не держит Штайнера за руку; желтоватая рука пациента покоилась на поверхности двери. На ней пропали все жилки, и Гвидон заметил боссу:

– Он… готов. – В Штайнере он вдруг увидел мученика, и у него язык не повернулся сказать, что тот откинул копыта.

– Ничего подобного, – возразил Вергельд. – Он жив, просто не может сопротивляться. Все его силы брошены на продление жизни. Но это уже не жизнь, а агония, только он об этом не знает. Ему больно, очень больно.

И как раз в этот момент в руку Вергельда ткнулось что-то горячее и скользкое, пахнущее мочой и кровью. Гвидон с трудом проглотил ком, подступивший к горлу, но ему показалось, он проглотил почку с руки своего хозяина. Но она не принадлежала Штайнеру. Человек, который родился с ней, умер несколько лет назад.

Штайнер пришел в себя. У него был разрезан живот, он лишился жизненно важного органа, но боль носила такой характер, будто с него содрали всю кожу, не оставляя ни клочка. Его так крупно трясло, что Вергельду пришлось надавить ему свободной рукой на лоб. Потом он поднес почку к лицу пациента.

– Я всегда держу слово. – И повторился: – Я оставлю тебя таким, каким нашел восемь лет назад.

Он подошел к столу, раздвинул цветы в вазе и пристроил между ними удаленный орган. Прошептал:

– Символ…

Его услышал Гвидон.

– Символ чего?

– Жизни, дубина. – И Вергельд неожиданно рассмеялся.

Он и его люди покинули дом, оставляя в нем все еще агонизирующее тело хозяина и труп его сына.

Москва

Зал судебных заседаний свободно можно было назвать комнатушкой правосудия, заметил адвокат Алексей Николаев. Он много раз был в комнате для совещаний и был готов поспорить, что она на пару метров больше зала – с его пятью рядами кресел, местом для подсудимых, огороженным толстым плексигласом, «загоном» для присяжных заседателей и «сцены», где восседал судья.

Сегодня в этом зале было сравнительно пусто и тихо. Адвокат, прокурор, обвиняемая и пара караульных дожидались судью, который мог напугать кого угодно своим лицом, похожим на подтаявший холодец. Казалось, он мог в любую минуту потечь.

Прокурор толкнул локтем адвоката и, пожав плечами, сказал:

– К чему эта официальность? Этого я не пойму. Могли бы побеседовать с судьей в его хоромах или совещательной комнате. – Кивком головы указав на подзащитную за стеклом, Беркович выразительно сказал: – Одержимые не помнят, что с ними было. – Не дождавшись реплики адвоката, прокурор передал ему свой кейс со словами: – Подержи. Мне нужно в туалет сбегать.

– У тебя столько дел…

Алексей Николаев проводил его взглядом и снова сосредоточился на высокой спинке судейского стула. Ему оно не раз представлялось электрическим, и он в этом видел что-то вроде баланса. Собственно, судье в повязке на глазах по фигу, на чем он сидит и во что одет.

– Что наша жизнь? – задался он вопросом. – Игра. В теннис. Меньше. Ровно. Больше. Снова ровно. И снова меньше. И снова ровно.

Судья и прокурор появились одновременно. Беркович присоединился к адвокату, демонстративно вытирая руки носовым платком («Я чист»), первый занял место за столом.

– Объясните суть вашего обращения к суду, – раздался его чуть надтреснутый голос.

– Прошу ознакомиться с жалобой на незаконное применение органом расследования заключения под стражу Ирины Бекатору в качестве меры пресечения. – Николаев избегал называть подзащитных своими подопечными, оперировал только именами. – Я прошу мерой пресечения избрать подписку о невыезде.

– Конечно. Прокурор? – Судья приподнял бровь, требуя ответа.

Беркович развел руками:

– Я не вижу нарушений со стороны следствия и прошу оставить меру пресечения прежней.

– А как насчет пошептаться? – перешел на «нормальный» язык адвокат.

Судья сделал два жеста руками. Одним он отослал конвоиров за дверь, другим подозвал к себе «конкурентов». Вперив колючий взгляд в переносицу адвоката, хрипло сказал:

– Говори.

Причем сказал таким тоном, послышалось защитнику, будто требовал рассказать сальный анекдот; это ощущение усиливалось тем фактом, что за спинами мужчин осталась женщина. Пусть и в наручниках и за пуленепробиваемым стеклом, но не потерявшая привлекательности.

– Я бы хотел поднять вопрос генной экспертизы, ваша честь.

Судья перебил его новым жестом руки. Наслюнявив палец, он перевернул несколько страниц дела.

– Здесь я вижу отчет генетиков, в котором говорится: генетическая экспертиза отцовства-материнства подтвердила биологическое родство между несовершеннолетней, чей труп был обнаружен опергруппой, и Бекатору Ириной, вашей подопечной. Так что ее заявления о том, что был убит другой ребенок, и тоже черный, лишены оснований.