Сергей Самаров - Огненный перевал

Сначала, как от лагеря отошли, она что-то еще говорила мне вслед, стремилась догнать. Я ненавидел и ее саму, и этот шелестящий шепелявый голос, постоянно пытающийся меня догнать. Но тропа, к счастью, была узкая, ходить по ней было сложно, и вообще возможно было пройти только по одному, колонной, а я старался идти быстрее и, чтобы не слышать Ксению, начал даже что-то глупое напевать, и даже не себе под нос, а так, чтобы она слышала – и благополучно заткнулась. Чтобы я и вдруг пел, это уму непостижимо, да еще и песню какую-то из репертуара современной попсы, которую, как человек почти порядочный, близко на дух не переношу и нервничаю, когда кто-то неподалеку такую музы́ку включает. Меня с детства воспитывали, чтобы музыка и песни были для души и сердца, а современные только для задницы предназначены и для тех, кто задницей одновременно и вихляет, и думает. Я таким быть не хочу, но к этому меня Ксения вынудила. Даже до такого состояния довела, а это уже далеко за пределом…

И от собственного пения я еще больше злился. Но с приближением к брустверу, естественно, петь перестал, чтобы не приняли меня солдаты за эстрадного уродца и последнего уважения не лишили. Я и так в их мнении, наверное, не многого стою, хотя в действительности я вовсе не такой плохой человек и совсем не плохой офицер. Только мне еще не представился случай доказать это. А впечатление обо мне у всех создается по Ксении, потому что люди, как правило, считают, согласно поговорке, что «муж и жена – одна сатана»… Она не может не вызывать отвращения, и я прицепом того же отвращения удостаиваюсь. Даже со стороны священника отца Валентина. Я это отчетливо в его тоне почувствовал…

Ксения, к небывалому моему счастью, кросса по тропе не выдержала и далеко отстала. И даже ничего кричать мне вслед не пыталась, потому что «дыхалка» у нее от такой дороги сбилась. Известное дело, беременные женщины кросс выдерживают плохо. А еще лучше бывает, если они в кросс не ввязываются…

– Товарищ капитан, – поднялся при моем приближении и честь отдал лейтенант Соболенко, поднялись и солдаты, кроме двух убитых, что в стороне лежали, и священника, которому вставать не обязательно, поскольку он подчиняется не воинскому, а церковному уставу, – докладываю…

– Отставить! Позицию занять! – категорично приказал я. – И сели все, сели, быстро! Кому залегать положено – залегли! Зачем под выстрел из-за угла подставляться?

По глазам солдат я понял, что попал в точку, а лейтенант Соболенко промахнулся. На боевой позиции во время доклада, если обстановка того не позволяет, не встают даже при появлении генералов. И спецназовцам это лучше других известно.

– У нас перемирие… – Соболенко удачно вышел из ситуации, не уронив своего боевого достоинства. А он, пройдя боевое крещение, это достоинство уже получил, о чем говорил весь внешний вид лейтенанта.

– С какой стати перемирие? Вы что, переговоры уже вели? – неприятно удивился я, потому что не любил, когда какие-то важные события мимо меня проходят, хотя я имею право быть в курсе происходящего.

– Так точно, товарищ капитан, – внезапно за лейтенанта ответил священник и доложил вполне по-армейски. – Вел я переговоры, извините уж, что без вашего согласия на то, но Господь распорядился, чтобы все спонтанно получилось. Так и поговорили с человеком в черном цивильном костюме, которого старший лейтенант Воронцов в вертолете чуть не подстрелил…

– Человек в черном костюме? – из-за моей спины спросила подошедшая Ксения, и голос ее выражал одновременно недоверие и неуемное любопытство.

Отец Валентин не удостоил ее вопрос своим вниманием, дожидаясь вопроса моего. Кажется, этот священник довольно наблюдательный парень и первым из всех просчитал и наши с Ксенией взаимоотношения, и ее характер. Впрочем, еще там, в разбитом вертолете, когда Ксению высаживали, эти же взаимоотношения просчитал, кажется, и старший лейтенант Воронцов.

– Странно здесь видеть человека в черном костюме… – сказал я в раздумье. – Среди камуфлированных… И кто это такой?

– Костюм, что называется, с иголочки, словно только что от лондонского портного… – сообщил священник, словно понимал толк в костюмах. Могу предположить, что он в самом деле понимал, по крайней мере, говорил с пониманием.

– Почему же не от парижского… – съязвила уязвленная невниманием Ксения.

– Потому что в Париже на дур баб шьют, а на мужчин в Лондоне, – сообщил я внушающе, подчеркивая, что с ее интеллектом лучше больше молчать. Впрочем, это холостой выстрел с моей стороны. Она в своем интеллекте, как все дуры, вполне уверена. – И что ему надо?