Алексей Витаков - Домой не возвращайся!

– Да, Настен. У меня все хорошо. Сегодня за тобой приеду.

Лед под ногами тяжело ухнул, и черная трещина побежала, проводя черту между землей и замороженным водным пространством. На берегу толпились люди: кто-то махал платком, кто-то, сняв шапку, крестился, кто-то просто кричал и просил вернуться, но слова были неразличимы. А трещина мало-помалу ширилась, и вскоре между отчалившей льдиной и земной твердью образовалась полынья шириной в полметра.

– Пап, теперь-то мы уже точно не расстанемся, я надеюсь? Интересно, а почему я ростом тебе чуть выше пояса?

– Потому что ты снова захотел побыть семилетним ребенком, Вяч. Прошлое пусть останется прошлым. Мы не в силах что-либо менять.

– А ты помнишь, как я тонул в точно такой же воде? Захотел покататься на льдине и не допрыгнул самую малость.

– Помню, конечно. Но я был тогда там, на берегу, в той жизни, из которой ты пока еще не имеешь права уйти.

– А вот, если бы я утонул тогда, ты бы как поступил? Неужели стоял бы со всеми на берегу и махал мне вслед?

– Я бы очень переживал, но был бы там, со всеми. Нельзя идти на поводу у боли. И нет ничего ценнее жизни.

– А если человек устал и больше не хочет жить? Ведь это же его право выбора, как поступить.

– Нет, не его. Если человек по каким-то причинам не видит радости в своей жизни, то он должен жить ради других.

– Тогда почему ты сам поступил не так, как мне сейчас говоришь?

– Был не прав. Жаль, что мы не можем уходить и возвращаться. Ты вынуждаешь меня говорить с тобой, как с маленьким. А ведь тебя там ждут, и я даже знаю – кто.

– А разве ты меня не ждешь?

– Нет. Но очень хочу тебя обнять. Что правда, то правда. Там, где я сейчас нахожусь, никто никуда не торопится, так как все знают, что все дороги ведут к бессмертию. Вот только к какому? Поэтому тебе нельзя повторять моих ошибок.

– Ты хочешь сказать, что терпишь наказание?

– Именно так. Забрать жизнь может только тот, кто ее дал. Спешить сюда нет никакого смысла: ты все равно, рано или поздно, окажешься здесь. И я не хочу, чтобы тебя постигла моя участь.

– Но что мне делать сейчас, когда я уже рядом с тобой?

– Прыгать. Только прыгать. Разбегаться и отталкиваться.

– Но посмотри, пока мы говорили, между берегом и льдиной образовалась огромная пропасть, наполненная смертоносной водой. Какой смысл, я все равно не допрыгну!

– Может быть, и не допрыгнешь. Не спорю. Но попытаться надо, Вяч. Ради тех, кто сейчас стоит там, на берегу, и очень хочет, чтобы ты не уходил. Пока они еще видят тебя и слышат, надо прыгать.

– Отец, мне трудно решить, кто важнее для меня, они или ты?

– Тогда послушай, что важнее для меня. Вяч, если ты любишь меня и хочешь облегчить мою участь здесь, в этом потустороннем мире, прыгай!

– Я попытаюсь, пап, но… Эта черная вода может совсем разлучить нас!

– Прыгай, я тебе говорю! Разбегайся и прыгай!

– Людей на берегу почти не видно. Какие они маленькие! Я не смогу долететь до них.

– Прыгай!

– Да, пап!

Ноги в больших, доходящих до колен, валенках сначала робко, а потом все увереннее понесли его к самому краю отколовшейся льдины, туда, где катила свои чернильные волны река забвения. Добежав до кромки плещущейся воды, он оттолкнулся и, неистово загребая руками воздух, полетел.

– Вяч, ну, еще немного, родной, у тебя получится! – слышал Бальзамов, словно сквозь огромную толщу ваты, знакомый голос, и напрягал все внутренние силы, чтобы разлепить окаменевшие, ставшие чужими, веки. Наконец получилось: вспышка яркого дневного света ослепила до легкого головокружения.

– Ты живой, слава Богу. – Услышал он теперь уже совсем близко и почувствовал в своей ладони тепло чьей-то руки. Туман в глазах постепенно рассеялся, и Бальзамов смог, улыбнувшись, выдохнуть:

– Сашка, ты?

Джучи смотрел на свое отражение в оконном стекле и думал о далеком и знаменитом предке Джучи-хане, зачатом Бортэ, как утверждают некоторые историки, в меркитском плену, а не от самого потрясателя Вселенной. От этого факта на душе у современного друга монгольских степей иногда скребли кошки. Но он с чувством собственного достоинства брал себя в руки и гордо вскидывал голову, представляя, что летит на белом арабском скакуне по снежным полям к русскому улусу. И еще он был очень горд тем, что последние полтора месяца в углу больше не возвышалась куча мусора, окруженная батареей бутылок. В данный момент потомок древних монгольских воителей держал на руках маленькое лохматое чудо по прозвищу Дея.