Виталий Гладкий - Ликвидатор

– Он не понимает, – вступила в разговор вторая, ростом пониже, но пофигуристей и с распущенными льняными волосами до плеч. – Иди сюда, индусик, – поманила она рукой. – Не бойся, от тебя не убудет. Меня зовут Маша. Понял? Ма-ша, Ма-ша… А ее, – указала пальцем, – Зизи. Усек? Зи-зи…

– Ни хрена он не фурычит по-нашему, – все так же обольстительно улыбаясь, сказала девица с косой. – Ну что молчишь, мать твою? Трахаться хочешь? Нет?

– А может, у него в штанах вместо прибора только огрызок? Может, он евнух? У них на Востоке, девки говорили, и такое встречается. А, Зинка?

– Тебе какое дело, что у него там? Главное, чтобы бабки были. Остальное мы доточим, вырастим и отдрючим. Что глазами хлопаешь, мущинка? Не хочешь или не стоит? Деньги у тебя есть, мой бородатенький красавчик? Понял – деньги. Бабки, "капуста", "зелень"… вспомнила! – рупии. У тебя есть ваши задроченные рупии?

– Молчит. Зин, а что, если он немой?

– Хрен его знает. По-моему, у него с крышей не в порядке. Видишь, как смотрит.

– Зин, давай свалим отсюда. У него такие глаза… бр-р-р! Мне страшно. Уйдем, а? Вечер только начинается, и зачем нам этот немой индус? Мужиков тут, голодных на наш передок, валом.

– Ладно. Покеда, мущинка! Оставим тебя, как неприкосновенный запас. Но уж в следующий раз, красавчик, ты так просто от нас не отделаешься.

– Зин, он ведь тебя не понимает.

– Дура ты, Машка! Читай по глазам. Он просто в трансе. А вот по какой причине – это вопрос. Все, хиляем. Не будем больше его травмировать. – Зизи хихикнула. – Пока, дружок. – Она послала воздушный поцелуй.

Девушки ушли. Я остался один над россыпью уличных фонарей-светлячков, роившихся в черном море афинских крыш, неподвижный, внешне бесстрастный и едва не бездыханный. Как правильно отметила Зина-Зизи, я был в заторможенном состоянии. И вовсе не потому, что меня шокировало их предложение.

Другое смутило мою душу и взорвало бомбу в мозгах.

ГОЛОС.

Женский голос, разговаривавший на родном языке. Я наконец услышал настоящую русскую речь, потому что Юнь Чунь конечно же ее коверкал, а я не мог понять, правильно ли говорю, и иногда поневоле сбивался на немыслимый китайский акцент.

Да, я беседовал по-русски в посольстве с секретарем, а затем и с Поповым, но тогда из-за огромного внутреннего напряжения не прислушивался к речи, к ее неповторимой красоте, впитавшейся с младых ногтей, а потому кажущейся обыденной, ничем не примечательной.

А сейчас эти же самые слова, но сказанные женскими голосами, вдруг вывернули мою душу наизнанку. Я понял, что их русский язык был далек от классического совершенства, а многие обороты не выдерживали никакой критики, но это меня волновало меньше всего.

Главное – я понял! И это открытие вознесло мой было пошатнувшийся духовный стержень на недосягаемую высоту.

И еще – раньше я слышал русскую речь только в мужском исполнении. А теперь, наконец, мои уши уловили другую сторону родного языка – в женской интерпретации.

И как сладки были эти звуки, как дороги и почему-то очень волнующи…

Я спал на удивление спокойно. Мне снился лишь один бесконечный сон: женское лицо под полупрозрачной вуалью.

Оно то приближалось на расстояние вытянутой руки, и тогда я начинал различать некоторые детали – нос, губы, прядь волос, – то удалялось в пульсирующую черно-багровую туманность, превращаясь в оттененный длинными ресницами глаз, в котором виделся неведомый мир, озаренный неземным светом.

Я пытался получше рассмотреть этот глаз, иногда это даже получалось; но едва я напрягал зрение, чтобы заглянуть за края таившегося в глубине зрачка входа в иное измерение, как блестящий ярко начищенной золотой монетой круг с неровными краями начинал тускнеть, уменьшаться и наконец закрывался, будто диафрагма фотоаппарата.

Кто она, женщина под покровами? Почему я пытаюсь разгадать ее тайну? По какой причине я тянусь к ней изо всех сил, рвусь, мечусь во сне, как наяву, стараясь преодолеть земное притяжение и умчаться ввысь, в космос, за волнующим меня ликом?

Кто ты, навевающая тревожно-сладкий покой?

Утром по палубе лучше не ходить. Народ, весь мятый и опухший, бродит бесцельно от борта к борту, и запахи перегара глушат всю свежую прелесть утреннего бриза.

Кое-кто досыпает в шезлонгах, и тогда мне начинает казаться, что это не обычные люди, с вечера перебравшие лишку, а отряд вурдалаков, после кровавой охоты не успевший спрятаться в свои гробы и, застигнутый солнцем, теперь находится в коме: храп, похожий на предсмертный хрип, конвульсивные движения, серо-зеленые лица, растерзанные позы…