Виталий Гладкий - Ликвидатор

Я не стал упираться, только демонстративно мычал, согревая ладонью опухшую левую щеку. Может, я и не стал бы скулить по поводу зубной боли, так как мужчине это не к лицу, но из давешних разговоров со своим паханистым "шефом" узнал, что гнилые зубы – его ахиллесова пята.

Потому он и купился на мой несчастный вид, так как и сам не раз лез на стенку, когда воспалялся какойнибудь подлый нерв.

Главным в моем спектакле было сотворить внешние атрибуты зубной боли: красные слезящиеся глаза и перекошенную от флюса физиономию.

Покопавшись в домашней аптечке бабули, я нашел все необходимое, благо спецкурс по городской маскировке и блицгриму меня в свое время заставили выучить как таблицу умножения.

Более того – в картонной коробке из-под импортных сапог, где хранились медикаменты, оказались такие лекарства, что я мог запросто отправить Муху и еще с десяток фраеров в иное измерение как на сутки, так и на всю оставшуюся жизнь.

И до чего запасливы наши люди! У старой вешалки были лекарства даже для крупного рогатого скота.

Нет, все-таки зря мы решили не продолжать строительство коммунизма. С таким багажом, как у бабки, можно пережить и всемирный потоп, и новое иго (но теперь уже не татаромонгольское, а исламское, которое сулят нам некоторые восточные господа), не говоря уже об эре всеобщего благоденствия и счастья…

В отрыв я ушел сразу же, как только выскочил из нашего подъезда. У меня был отличный оправдательный мотив – сводящая с ума зубная боль.

Потому я, словно укушенный тарантулом, почти бегом промчался по тротуарам, а затем едва не бросился под колеса такси. (Правда, при этом благоразумно пропустив не менее трех "Волг" с шашечками на дверцах – попасться на известный трюк с "подставой" тачки не позволяла профессиональная гордость, хотя место, куда я стремился со скоростью человека, заболевшего поносом, не являлось государственной тайной).

Пока таксист, матерясь и устраивая перебранки с такими же, как и он, мытарями уличного движения, напоминающего конвульсии издыхающей анаконды, плелся едва не пехом по забитым под завязку улицам Питера, я вертел башкой на все триста шестьдесят градусов, высматривая предполагаемый хвост.

К счастью, все мои старания пропали втуне – ни одна собака не взяла мой след. По крайней мере – на это я очень надеялся – никто из сотрудников соответствующих органов.

Хотя полную гарантию своим умозаключениям я дать не мог – мне ли не знать, как могут вести клиента заинтересованные ведомства…

Последнюю проверку на наличие наружки я провел в районе так называемого "Парламента КПСС", а в миру – психиатрической больницы № 5 по улице Академика Лебедева.

С независимым видом щедро бросив на чай таксисту, ошалевшему от нескучной езды под моим руководством, я гордо продефилировал к двери приемного покоя. Если кто-то всетаки и умудрился засечь мои передвижения по Питеру, то интересно, что он сейчас думает?

У кого крыша поехала – у "объекта" или у него?

Да, что значит – новые времена… Года два-три назад меня бы выперли из внутренних помещений психушки пинком под зад, не спросив ни имени, ни звания.

А теперь я миновал охрану, изобразив дебильную рожу "отморозка", с видом главврача, производящего ежедневный обход больных. Только спросил, небрежно цедя сквозь зубы: "Слышь, кент, мине гараж нада. Куда хилять?"

По-моему, охранник просто оледенел, глядя на мою стриженную в зоне под "ноль" башку и пудовые кулачищи. Я уже не говорю про почти двухметровый рост и непременную для рэкетиров кожаную куртку с прибабахами в виде молний и заклепок.

Охранник только промычал что-то не очень вразумительное и дрожащей рукой указал куда-то налево. Как же мафиозные сволочи запугали народ, ведь этот парень, косая сажень в плечах, мог бы на спор быка заломать…

В гараже было тихо, тоскливо и неуютно. Везде – на полу, на верстаках, стеллажах – лежала тень запущенности. Несколько медицинских "рафиков" терпеливо ждали неизвестно чего, уныло поглядывая на меня бельмами запыленных стекол. Возле одного из них ковырялся невзрачный мужичишко в чистой отутюженной спецовке.

– Привет! – сказал я, подойдя к нему вплотную.

– Угу… – неопределенно ответил он, мелкозернистой шлифшкуркой зачищая какую-то хреновину.

– Свободен?

– Тебе какое дело?

Похоже, мужичок был ершист и далеко не прост. Лет ему было не меньше пятидесяти пяти, и скорее всего он принадлежал к вымирающей когорте настоящих мастеровых, Тружеников с большой буквы, которых в нынешние времена можно пересчитать по пальцам.