Виталий Гладкий - Ликвидатор

Но я не роптал. И думаю, что старик, несмотря на внешнюю невозмутимость, был доволен своим учеником.

Так прошло три месяца. Оказалось, я очень многое уже знал. Особенно что касается боевых разделов цюань-шу.

Конечно, я пока не мог несколькими движениями, как отшельник, растереть пальцами в порошок грецкий орех, не мог ходить по битому стеклу, спокойно подставлять грудь под удар меча или минут десять без дыхания сидеть под водой.

Но реакция и скорость у меня были вполне приличными, и кирпичи я колотил не хуже старика.

"Кто умеет вести правильную и спокойную жизнь, – поучал меня отшельник, которого, как в конце концов я выяснил, звали Юнь Чунь, – у того мускулы гибкие, а кости крепкие. Кто способен быть справедливым и спокойным, тот может стать по-настоящему стойким. При стойком сердце уши и глаза становятся чуткими, а руки и ноги – железными. Однако все способности человека хороши лишь тогда, когда они развиты и доведены до совершенства усердными радениями".

Я старался, как мог. Конечно, мне не все было понятно из многочасовых рассуждений старика, но я мудро помалкивал, понимая, что ему просто хочется выговориться за все долгие годы отшельничества, хотя он и ратовал за неодушевленных собеседников в виде деревьев и скал.

У нас была и особая, почти запретная тема – моя амнезия. Ее мы касались очень редко. Память упорно не хотела возвращаться, а короткие обрывки сновидений – как мне казалось, фотографическая мозаика прошлой жизни – были настолько кошмарны, что временами меня охватывал ужас, потому что главным действующим лицом в них являлся лично я.

Я часто просыпался среди ночи, дрожа, как побитый пес, и только медитация помогала успокоиться и уснуть, забыв картины кровавой вакханалии, лишавшие воспаленные мозги ночного покоя.

Иногда мы говорили о моей стране. Как ни странно, но я начал вспоминать те города, где побывал. Но никак не мог их населить живыми людьми, а в особенности образами близких или родни.

Временами мне казалось, что я один-одинешенек на этом свете. Старый Юнь Чунь многое порассказал о Москве, где фактически прошла его юность. Он даже не пытался скрыть ностальгию по тем временам, по молодости.

В разговорах моя память постепенно начинала возводить все новые и новые здания, прокладывать улицы, взращивать скверы и парки, отмывать, как вода золотые самородки, удивительные подробности чьей-то жизни – я даже боялся подумать, что моей, – которые опять-таки касались только неодушевленных предметов и понятий.

И еще – я подозревал, что отшельник вовсе не зря заводил со мной разговоры о России, все больше в виде личных воспоминаний. Он (собственно, как и я) не хотел нарушать процесс моего физического и духовного выздоровления, так как в Великом Дао считалось главным обрести внутреннюю гармонию, что значило избавление от сомнений, страхов и прочего, в том числе и от воспоминаний.

А они у меня вовсе не были буколическими, судя по снам…

День начался с неприятной процедуры: Юнь Чунь торговался с атаманом гуркхов за мою душу. Все эти месяцы, что я провел в гостях у отшельника, старейшины разбойников думали и гадали, что лучше – моя голова или тугой кошелек.

Но, похоже, здравый смысл возобладал над варварской кровожадностью, и сегодня я наконец узнаю свою цену в базарный день.

Старик и бородач сидели возле костра, скрестив по-восточному ноги, и неторопливо прихлебывали зеленый чай. Я неприкаянно маялся, так сказать, в передней – на том уступе за скалой, куда меня доставили по приказу отшельника деревенские жители.

Здесь же, стараясь скрыть свою ненависть и страх по отношению к моей персоне, топтались и пятеро разбойников, судорожно сжимая в руках заряженные винтовки – похоже, никакое иное оружие, дойди до схватки со мной, они уже надежным не считали.

Это меня и забавляло, и заставляло быть настороже – один Будда ведал, чем закончатся переговоры.

Наконец, выпив два больших чайника и наговорив друг другу столько любезностей, что хватило бы на целый пансион благородных девиц, договаривающиеся стороны раскланялись. Атаман, сжимая в потной руке увесистый мешочек с драгоценными камнями, неожиданно остановился передо мной, и посмотрел мне в глаза долгим и мрачным взглядом.

Я тут же отфутболил ему свой. Наверное, он не пришелся атаману по вкусу; он побагровел, прищурился, а затем резко повернулся и пошел прочь.

Наблюдавший за нашим немым разговором старик только улыбнулся в бороду – мне показалось, что с сарказмом. Интересно, по какому поводу…